Хазария
Шрифт:
И пели кудесники славу всем богам киевским, и три дня пребывали в молении, и слушали Великомогунскую Книгу. А потом ещё день рядились кудесники, как дальше справлять им требы да праздники и моления проводить. Некоторые соглашались, что единообразно всё делаться должно на Руси, будь то в Киеве, Новгороде, в землях Вятских или на Волыни. Другие же рекли, что должно оставаться как было, у каждого своё, только согласие меж кудесниками должно быть в делах, особенно коли веры касаемо или дел государственных.
– Негоже нам по лесам да на заимках отсиживаться, коли вои наши хоробрые за Русь-матушку со славою и именем Перуна на устах животы свои кладут, – говорил Могун, – помочь надобно тем землям, что освобождены от хазар, укрепить там веру пращурскую. Мы от Киева-града да от весей, что в округе его, пять опытных волхвов посылаем, пусть и с других земель тоже отправятся волхвы и кудесники в земли освобождённые, а нет, то вместо нас византийские попины пожалуют.
Тем временем византийский священник Алексис с охоронцем Софронием сновали по городу, будто мыши, стараясь не попадаться кудесникам на глаза. Они о чём-то переговаривались с купцами греческими, варягами либо с купцами-киянами, что были их прихожанами. Заходили пошептаться и с хазарскими купцами, хоть тех после разгрома Хазарии и не так много осталось в Киеве.
Гораздо-Гарольд ехал с верными дружинниками по улицам родного града, и сложные мысли ворочались в его голове. Чуткий конь, прядая ушами, шёл неспешным шагом, будто прислушивался к думам хозяина. Добрые вести приходят с Дона, славно бьёт князь врагов Киева, да вот незадача: чем лучше дела там, тем сильнее сопротивляются невидимые силы здесь, в Киеве, тем больше хлопот у него, начальника городской Сторожевой дружины. Тайный киевский тиун, которого оставил вместо себя старый темник Издеба, всякий раз сообщает о новых кознях. Думая о своём, Гарольд тем не менее зорко замечал всё, что происходит на родных киевских улицах. Вон у торговой лавки собралось несколько любителей греческого вина, лики их знакомы.
– Что, опять бражничать собрались? – строго сдвинул брови Гарольд, приостановив коня. – Мало два дня тому у Капища получили? В другой раз со мной дело иметь будете, а не с сердобольными волхвами, уж я-то вам, вражеским прихвостням, головы-то поснимаю!
Ворча в ответ, что они никакие не вражьи прихвостни, а на Капище вообще не были, бражники нехотя разошлись. Едва Гарольд с дружинниками двинулся далее, как из греческой лавки выскользнул поп Алексис со своим охоронцем – и это не укрылось от внимания главного стражника. «Как хорошо, что раскрестился я, и теперь с этим византийским лисом ничего общего не имею, – подумал Гарольд. – Ведь смотри, как они меня тогда с матерью княгиней охмурили. Теперь-то я и сам вижу, и Тайный тиун постоянно доносит, что Алексис первый враг князя». Гарольд вспомнил, как два дня тому назад именно Тайный тиун сообщил, что купцы византийские спаивают бражников, сулят им пенязи и много вина, чтобы те пошли бить собирающихся на вечернюю молитву приезжих волхвов. Он тогда поехал к Могуну и пообещал прислать дружинников, но Верховный Кудесник отказался от помощи.
– Благодарю, Гораздо, что упредил, а помощи нам не надобно, с нами сила божеская… – как всегда, спокойным голосом ответил Могун.
После той беседы с Верховным Кудесником у Гарольда будто крылья выросли за спиной, словно воды живой испил. «Как Сход кудесников закончится, опять надобно встретиться с Могуном, – подумал он, – потому как новые трудности появились». Три дня тому назад византийские купцы дружно подняли цены на товары. А когда кияне стали возмущаться, греки отвечали, что, мол, своего князя вините, который войну прекращать не хочет.
Пришлось Гарольду пригрозить купцам судом и покаранием строгим, если цены назад не вернут. Купцы же в ответ лавки и дома торговые вот уже третий день запертыми держат, проклятые. А к тому ещё одна беда подоспела, – князь требует на подмогу дружине новые тьмы собрать, а тут такое начинается, чего раньше отродясь не бывало, – призывного возраста юнцы от похода скрываются, кто по заимкам лесным, кто у родичей дальних, а кого византийцы да жидовины прячут. Некоторые из юношей и мужей, спасая животы, убежали в лес, в глухие берестянские чащобы, и там пребывают в измене. И не смеют приблизиться ни к граду, ни к веси какой, потому как Гарольд дал строгий приказ хватать их в любом месте и доставлять для скорого суда в Киев. И подаются те люди к радимичам и кривичам и там ходят за овцами, как отроки, потому что даже родная мать не имеет права пустить их домой. Строг наказ князя, – кто не пойдёт в рать добровольно, того Гарольд должен забрать силой. Кто же из Стана Ратного либо полка своего сбежит, подлежит смерти.
Вот и едет сейчас начальник Городской стражи по тем домам торговым да усадьбам, чтобы и беглецов сыскать, и купцов заставить лавки открыть. Неприятность ещё и в том, что большинство из преступивших закон военного времени – дети людей богатых, знатных, а ведь придётся, по сему же закону, им головы сечь… «Многим, ох многим знатным людям будешь ты теперь, Гораздо-Гарольд, поперёк горла. Непременно с Великим Могуном надобно на днях встретиться! Ну вот и первое подворье византийское…» Взмах руки, и вои без слов обтекают с двух сторон высокую ограду. Спешившись, сотник рукоятью меча стучит в тесовые, с резьбой, ворота. За высокими створами слышны шаги и хриплый кашель.
– Чего надо? – спрашивает сиплый голос.
– Отворяй! – приказывает начальник, не слезая с коня. – Аз есьм Гарольд, начальник Сторожевой дружины, исполняю княжеский указ, отворяй немедля, не то мигом ворота с петель! – грозно рыкнул Гарольд.
За воротами началась возня, беготня, какие-то возгласы. После ещё одного грозного окрика створы медленно разошлись. Дружинники, въехав во двор, тут же спешились и принялись за дело. На крыльцо вышел сам хозяин, лик его был встревожен.
– Здоровья тебе, Григорий! Что стряслось, почему твои воины переворачивают всё вверх дном?
– Скажи мне, купец честной, – зловеще глядя в глаза купцу, произнёс негромко начальник Сторожевой дружины, – почему это ты лавки свои позакрывал или приказа моего о возврате прежних цен исполнять не желаешь?
– Нет, нет, что ты, Григорий… то бишь Гораздо, занедужил я, хворый совсем, – жалобно зачастил купец.
– Вот я и повелел своим воинам твоё здоровье сыскать, – ухмыльнулся Гарольд.
Купец стал уверять, что завтра же начнёт торговать. Когда же из дома дружинники выволокли сына богатого киевского купца Себеслава, хозяин стал испуганно запинаться, а потом и вовсе смолк.
– Эге, а отец твой вчера мне рёк, что ты с товаром в Северскую землю отправился, – подошёл к беглецу Гарольд. – Ведаешь, что за отказ от призыва в войско в час войны тебе смерть полагается?
Бледный, как выбеленная известью стена, купеческий сын не мог вымолвить и слова. Его отец вчера уже пробовал посулить откуп сотнику Городской стражи, да получил отказ, как и другие отцы, что желали избавить чад своих от тягот и опасностей ратной жизни.
– Не отка-азы-зы-вался я! – завопил, всхлипывая и заикаясь, наконец обретший речь отрок.