He первая атака
Шрифт:
Сперва подумалось, что кто-то закуривает. Но почему-то стало тревожно. От спички, зажженной в темноте, огонь вроде вспыхивает иначе. Если искру высекли кресалом, то опять же не похоже. Да и вряд ли на таком расстоянии можно увидеть искру... Неужели лазутчики?
Значит, не зря предупреждал взводный Герман. И при позавчерашней бомбежке, когда фугаской разнесло редакционную машину, Сергей тоже подозревал, что все это неспроста.
И, будто подтверждая опасения, усиливая их, снова — две короткие слабые вспышки, потом более длинные три. Значит: точка-точка, потом тире...
Чолпонбай стремительно влетел в машину.
Политрук Деревянкин сидел в ней с наушниками
Чолпонбай скользил взглядом по быстро бегущим строчкам, по названиям населенных пунктов, по цифрам сбитых фашистских стервятников и общих потерь, а в памяти за этими привычными газетными сообщениями возникали повороты проселочных дорог во всей их истерзанности, пылали деревни, горестно торчали остовы печей, скелеты железных кроватей, кружилось воронье, и хлопья густой черной сажи садились на руки, на автомат, на лицо.
Воспоминание буквально обжигало, стучало в висках, стискивало сердце. А тут, как назло, натруженно, порывисто ревя, над головой проносились «мессершмитты» — двухкилевые, с четко выделявшимися крестами на крыльях и на фюзеляжах, — летели бомбы, строчили бортовые пулеметы...
В редакционной машине, где потрескивали разряды в наушниках, картины недавних боев, взволновав Чолпонбая, вдруг отпрянули, растаяли. И он вспомнил слова Сергея: «Будет время, когда все это превратится в воспоминания... Будет такое время... И для этого нельзя терять ни минуты настоящего, чтобы скорее наступило грядущее...»
— Товарищ политрук, — почему-то официально обратился Чолпонбай, — лазутчики, мне кажется! Там, где стога...
Деревянкин мгновенно сбросил наушники, положил карандаш, сунул в карман листок с недописанной сводкой Совинформбюро, крикнул что-то шоферу Кравцову, и они — Чолпонбай, Кравцов, Алексей Бандура и Сергей Деревянкин — кинулись к далекому стогу, откуда опять раз за разом вспыхивал, пропадал, снова вспыхивал сигнал и снова пропадал.
«Так вот почему так быстро налетали бомбардировщики, едва тылы дивизии располагались на стоянке. Значит, нас просто выслеживают, потом дают знать. Потеряли одну редакционную машину. А теперь угрожают и этой» — так думал Сергей, прибавляя шаг и вместе с тем стараясь незаметно приблизиться со своей группой к стогам. Потом стали подбираться по-пластунски.
Они были уже метрах в семнадцати от стога, когда кто-то с него просигналил фонарем.
Вот фонарь снова приподнялся над стогом. Чолпонбай не выдержал и выстрелил.
Фонарь разлетелся. В то же самое мгновение со стога саданула автоматная очередь.
Пулей сбило пилотку Сергея.
Он наклонился за ней, и это спасло его, потому что тут же просвистела вторая, и именно в том месте, где только что, сию секунду была голова Сергея.
Все трое припали к земле и, как условились, стали выкрикивать команды:
— Слезай!
— Бросай оружие!
— Сдавайся!
Со стога стали бить еще ожесточенней.
Совсем стемнело, и наши боялись, как бы, воспользовавшись темнотой, лазутчики не скрылись. Они стали окружать стог, и теперь с трех сторон полетели пули и крики:
— Бросай оружие!
— Сдавайся!
— Слезай!
В ответ грохнула граната.
— Чоке! — шепотом позвал его Сергей.
Но тот не услышал. Деревянкин подполз к нему ближе.
— Попробуй подобраться со стороны бурьяна. Мы с Бандурой отвлечем огонь на себя. Надо поджечь стог. Иначе их не взять.
Во тьме над стогом мелькнуло что-то, и Чолпонбай выстрелил.
Слышно было, как кто-то выругался по-немецки и как чье-то тело глухо плюхнулось о землю. И тут же резанули по нашим из автомата.
Чолпонбай быстро пополз к бурьяну. Все незаметнее становился он, и все острее разрасталась тревога Сергея. Только сейчас, когда друг его мог погибнуть, Деревянкин впервые со всей ясностью осознал, какое значение в его судьбе имеет Чолпонбай. Друг? Да, друг. Брат? Да, брат. Младший брат. И он, Сергей, отвечает за него. Не перед армией, не перед Родиной, а перед своей совестью. Сколько вложено в эту дружбу, сколько боев и переходов связали ее! Какое доверие! И какими глубинами, оказывается, обладает это чувство дружбы! Сам не подозреваешь в себе той щедрости чувства, смелости действия и самоотверженности. Не в том дело, что ты себе ясно представляешь и его Гюльнар, и Токоша, и его родных, и снежные горы, и коня, и сокола, хотя никогда не был в Киргизии. То, что принадлежит ему, принадлежит теперь и тебе: это и твоя Гюльнар, твой брат Токош, твои родные, твои горы, твой конь, твой сокол. И каждая боль, каждая опасность, подстерегающая друга, теперь и твоя боль, твоя опасность. И они усилены твоей тревогой. Вот оно, подлинное братство.
Чоке продолжает ползти к стогу, его уже не видно, но шорох слышен.
И вдруг трассирующая пуля прочертила яркую линию со стога к тому месту, где сейчас проползает Чоке. Одна пуля... И Чоке вдруг затих, замер. Замер или убит? Может, ранен? Чоке! Чоке!..
Мурашки ползут по спине...
Что это? Неужели показалось? Шорох? Да! Слышен шорох, значит, жив! А сердце не отпускает. Ведь если заметили с такого расстояния, то что будет, когда Чоке подползет к самому стогу?
— Сдавайся! — И Деревянкин уже не раздумывал, лишь бы отвлечь на себя огонь, вскочил и, стоя, выстрелил два раза.
Прозвучал ответный выстрел.
Что-то обожгло правое бедро.
— Сдавайся! Второе отделение, зайти справа! Первое отделение, залечь у сарая! Третье отделение, за мной! — громко и четко выговаривая каждое слово, коротко отдавал Сергей команды несуществующим отделениям.
А сам тем временем, зигзагами бежал к стогу. Часто падал, отползал в сторону, мгновенно вскакивал и снова делал короткую перебежку.
Оттуда били по нему.
— Взять живым! — командовал Деревянкин.
Он подбегал к стогу под выстрелами, а сам думал о друге, боялся, что его заметят. Когда огонек мелькнул у основания стога, когда пламя быстро начало карабкаться кверху, Сергей на какое-то мгновение не понял, вернее, не сразу поверил, что Чоке жив! Но в этом его убеждал огонь: он уже взметнулся ввысь, хотя в его свете фигуры Чоке еще не было видно.
И тут со стога в ту сторону, где еще не было видно огня, зловеще метнулась фигура. Едва незнакомец коснулся сапогами земли, как тут же кто-то сбил его с ног.
Сергей кинулся к месту схватки и увидел, как ловко Чоке скрутил лазутчика, вывернув ему руки, не давая дотянуться до ножа.
Две руки — рука лазутчика и рука Чоке — устремились к ножу.
Деревянкин на бегу нажал на спусковой крючок. Но выстрела не последовало: кончились патроны. И тут Сергей неожиданно споткнулся о тело убитого, упал.