Хэлло, дорогая
Шрифт:
— Да ни в чём, — Конни запнулась. Помолчала, помяв пальцы. — Знаешь, есть проблема, и я не знаю, что мне делать.
— Какого рода проблема?
— Личного. — Она помедлила. — Что-то из разряда — боюсь вмешаться и сделать только хуже.
— Тогда не вмешивайся. Это мой принцип.
— А если я не вмешаюсь, и случится что-то плохое?
Милли скептично вздёрнула бровь:
— Типа чего? Что за загадки в духе «Пилы», м? Как бы там ни было, я не делаю то, в чём не уверена.
— Есть ситуации, когда нельзя бездействовать.
— Вероятно, это так, но ты можешь просто отвернуться и сделать
— Возможно.
Конни смотрела на её голые длинные ноги и не могла не думать о том, что Хэл пристроился между них, пока трахал эту суку. Конни смотрела на измятые под колёсами гортензии и дом, заваленный вещами своих друзей. На старые бабушкины украшения, которые показались недостаточно криповыми людям, которых она впустила к себе на порог. Она думала, а знает ли она даже близких друзей так хорошо, как хотела бы?
Конни откинула затылок на спинку кресла и пробормотала:
— Может, ты и права. Может, мне и правда нужно на всё забить, и я слишком много беспокоюсь.
— Это звучит уже лучше, — рассмеялась Милли, но Конни возразила:
— Нет. Это звучит безумно.
7
Интересно, успею я всё рассказать? Надеюсь, да. Потому что у меня немного времени.
У меня всегда мало времени, особенно перед Хэллоуином. Я приготовил всё необходимое к завтрашнему дню и теперь, приняв душ, лёг в постель. Мне не хочется спать, но я должен.
Меня зовут Хэл Оуэн. Мне тридцать четыре года.
Я живу в Нью-Джерси, округе Кэмден, в маленьком городе Мыс Мэй. Нью-Джерси всегда был в тени огромного Нью-Йорка: там я появляюсь только по работе. Я работаю междугородним курьером и иногда езжу в Нью-Йорк на электричке, потому что там мой головной офис.
Я зарабатываю очень неплохо и мало трачу. Ещё у меня осталось кое-какое наследство от матери. Это немалая сумма. Когда она умрёт — надеюсь, не так скоро, как запланировала — мне останутся эти деньги, но они мне не нужны, потому что я живу совсем один и не трачу много.
Матушка всегда учила меня бережливости. Она говорила: «заботься о центах, а доллары позаботятся о себе сами».
За эту неделю до Хэллоуина я взглянул на многие вещи, в которые верил долгие годы, совсем другими глазами. Честно говоря, мне это не понравилось. Я люблю жить определенным образом.
Сколько себя помню, хожу только в одну церковь. Закупаюсь в «Крогере». Встаю по утрам в шесть и бегаю ровно час. Потом выпиваю чашечку кофе у старой миссис Кэролл, и мы с ней недолго беседуем о политике, погоде и ценах на продукты. Это то, что интересует её, не меня.
В своей жизни я любил только Хейли, но она позвала меня на тот маяк и сломала мне жизнь. Иногда люди делают такие вещи с другими людьми, и за это они платят.
Теперь я полюбил Конни, и это ужасно.
Я никому не доверяю и никого к себе не подпускаю, кроме разве что мамы. Но мама сбежала в дом престарелых в Акуэрте и травит себя ртутью. Я знаю, кто даёт ей яд. Я знаю это и не оставлю просто так.
Иногда, если я забываю, зачем живу и делаю то, что делаю, повторяю себе эти слова. Всё, что знаю про себя, от и до.
В младенчестве я убил родного брата. Я удушил
Я ненавижу его, потому что он сломал мне жизнь.
Мой отец был преступником. Я, как и мама, думаю, что генетически я предрасположен к жестокости и насилию. Я много читал о серийных убийцах и психопатах, и думаю, что наследственность играет здесь весьма большую роль. Мама говорила, что я грешен, и мой грех не замолить в церкви. Я только зря исповедуюсь, потому что за каждый совершённый мной грех гореть в геенне огненной.
Проблема в том, что это пугало меня только первые шестнадцать лет. Затем мне стало всё равно.
Я лежу в постели совсем без одежды. Лунный свет в окошке серебрит моё тело. Я держу в руке крест, который подарила Конни, и не знаю, что мне делать. Если Господь слышит меня, он подскажет, потому что я запутался. Всю жизнь я думал, что поступаю правильно, ведь все наши беды — от разнузданности. Оттого, что люди перестали быть достойными. Я убивал тех, кто был таким. И оставлял других, хороших и приятных.
Вся эта новая философия, сильные женщины, немужественные мужчины. Лесбиянки, трансы, педики. Всё это — и громкие слова, что ты можешь всё и всё тебе дозволено, и всего добьёшься, стоит только захотеть — дерьмо собачье, которое показывают в рекламе прокладок по центральному телевидению.
Мир медленно сходит с ума, подменяет подлинные ценности на ложные. Даже не так. Лживые.
Молодых людей этим смущают, им нагло лгут. Пудрят мозги. Мне тридцать четыре, и я знаю, что один хороший электрик стоит двадцати политиков, и что любая женщина прекрасна, когда беременна. Это святая истина. Потому что вы все в курсе, что такое добро и зло, что такое хорошо и плохо, если, конечно, у вас были хорошие родители и учителя, в общем, те, кто это мог пояснить. А если нет, что ж. Не завидую, если однажды наши пути пересекутся.
И мне не хотелось бы, чтобы завтра, на Хэллоуин, Конни оказалась на моём пути.
Боже, пусть она уйдёт оттуда. Иначе я не смогу остановиться.
========== Все выборы и их последствия ==========
Утро тридцать первого октября было ясным и солнечным.
День, казалось, грядёт прекрасный, ничто не предвещало дурной погоды или осадков, и небо простёрлось над побережьем таким чистым и ярким, что даже не верилось, что по федеральному каналу в прогнозе по Нью-Джерси передавали шквалистый ветер и ливень после семи часов. В разных местах вдоль Атлантики и залива Делавэр — в Уэйне, Перт-Амброе, Пискатауэйе, Франклине, Клифтоне, Кирни, Смирне, Мысе Мэй и чёртовой куче других городов и городишек — заканчивали последние приготовления к Хэллоуину. Дома были украшены тыквами, скелетами, паутиной, чёрными свечами и ведьминскими котлами, мётлами и черепами. Оранжевый и чёрный цвета мелькали так помногу, что просто стали частью городского пейзажа. Деревья, одетые в багрянец и золото, тяжёлыми, нарядными кронами нависали над дорогами и улицами. В других местах, там, где листва уже облетела и обнажила тёмные сухие ветки, осень была не яркой и праздничной, а жуткой, по-настоящему хэллоуинской — эхом последней ночи позднего октября, когда должно случиться что-то по-настоящему плохое.