Хэлло, дорогая
Шрифт:
— Не знаю. А что? — медленно, исподлобья он обвёл кухню взглядом. Маленькая мошка потихоньку садилась на его паутину. Это было то, что надо.
— Да так, ерунда.
— Ну всё-таки? Как у тебя дела? — он смягчил тон. — Говори, мне правда интересно.
Джой замялась, прежде чем продолжить, и уже тогда Хэл понял, что победил.
— Я хотела сходить завтра в кино. На Хэллоуин. — Она запнулась. — Но подружки или разъехались, или отмечают на вечеринках, куда я не приглашена.
— Не люблю Хэлооуинские вечеринки, — сказал Хэл и снова не солгал.
— Правда? — немного ободрилась Джой.
— Именно.
2
Конни плохо помнила, как сдерживалась, чтобы не выбежать прочь из комнаты и прочь из пансиона. Сдерживалась, чтобы не убраться вон отсюда как можно дальше.
Беги от него.
Она спокойно шла вслед за медсестрой, которая взялась проводить её до выхода. С Гвенет Оуэн Конни попрощалась сухо и холодно. Она владела собой безупречно, разве что лицо превратилось в каменную маску без малейшей эмоции. Конни только спросила, может ли Гвенет подсказать адрес Хэла.
Та покачала головой.
— Я не вправе сообщать тебе, где находится логово зверя, дорогая. Вижу, сейчас ты поражена тем, что узнала, и можешь наделать много глупостей.
— Если вы думаете, что я вам поверила… — начала было Конни.
Но Гвенет Оуэн усмехнулась и быстро назвала несколько имён, пока медсестра шла от двери.
— Почитай про них. Ваше поколение так любит пропадать в интернете. Наверняка там всё есть. Но вряд ли их тела нашли; они до сих пор значатся пропавшими без вести, потому что Хэл умеет прятать улики. Я говорила, он с детства был себе на уме.
И она выразительно замолчала. Конни заломила брови. Её охватили жгучая боль и внезапно поднявшаяся из самой груди злость.
— Может быть.
— Конни, дорогая, да, он твой родственник, да, ты хотела сделать для него, как лучше, но поверь. Я знаю. — Она доверительно придвинулась в кресле. — Всё, что в твоих силах — спасти только себя.
Конни болезненно посмотрела в её лицо: лицо сильного, волевого, несломленного человека, пусть она и жила здесь, словно в заточении, куда сама себя определила. Пусть и пережила множество страшных жизненных событий. В её глазах она не увидела понимания или жалости. Только бесконечное самообладание и холодный блеск.
— Я не сделаю этого. — Сказала Конни и стиснула руку в кулак. — Я люблю его.
Простых три слова переменили черты Гвенет. Она оторопела. Когда медсестра подошла к Конни и та поспешила вслед за ней, Гвенет Оуэн только сказала вслед — но громко:
— Нет, не вздумай!
Но Конни оставила это за спиной.
Она услышала ещё:
— Ты не можешь. Ты не смеешь!
И, вздёрнув подбородок, прошла мимо рыжеволосой некрасивой девчонки по имени Джой, прятавшей мобильник в карман халата. Медсестра испепелила Джой взглядом: она должна была находиться при Гвенет во время посещения родственницы, а что в итоге? За Конни закрылись двери, она двинулась по длинному, светлому, тускло освещённому коридору, и в ушах всё ещё стоял голос Гвенет.
«Ты не можешь. Ты не смеешь». Но обе хорошо знали, что Конни поступит так, как посчитает нужным.
Оказавшись у стойки информации и забрав дублёнку, Констанс напоказ начала что-то искать и рассыпалась в извинениях:
— Боже, простите, я… — она просительно улыбнулась.
И она быстро подалась к двойным дверям, ведущим обратно, в коридор. Медсестра встала из-за стойки.
— Нет, погодите, вам туда нельзя. Время посещения закончилось.
— Но что же мне делать?
Конечно, Конни прекрасно знала, что. Когда медсестра недовольно удалилась за чёртовой сумкой, она скользнула за стойку. Эти ублюдки экономили на сотрудниках, полагаясь на камеры? Много ли нужно охраны и персонала, чтобы следить за немощными стариками? Конни знала: нет, немного, потому что, по сути, их и правда сбагривали сюда. И только за редким исключением некоторые из них, вроде Гвенет, сбежали в Акуэрт, чтобы из одной тюрьмы попасть в другую.
Она быстро нашла нужную литеру и действовала решительно, но хладнокровно. Сердце стучало, как отбойный молоток, но Конни была удивительно спокойна, когда отыскала нужную карточку: «Оуэн, Хэл». Разве что пальцы дрожали, и то не от страха, что её поймают. Она не стала ничего разглядывать, читать и запоминать: сразу сняла на телефон всё, что нужно — первую страницу с адресом, контактным номером, электронной почтой и прочей информацией, которая была для неё бесценна. А затем, услышав шаги в коридоре, аккуратно убрала тонкую папку на место и вернулась на место перед стойкой, пялясь на экран телефона. Она не могла от переживаний разглядеть ни строчки перед глазами. В желудке лежал камень. Во рту пересохло. И когда медсестра всучила ей сумку, она, даже не застегнувшись, вышла вон, глотнула поглубже в грудь свежего, холодного воздуха и посмотрела назад только раз.
Но Гвенет Оуэн в длинных окнах общего зала уже не было.
3
Хэл поехал в супермаркет «Крогер» потому, что привык закупаться там, и потому, что его мать тоже закупалась там. Это было самое бюджетное место из всех, какое только можно было вообразить себе на все три городишки близ друг друга в штате Нью-Джерси. Огромный коричнево-бежевый фасад с двухскатной крышей и голубой овальной эмблемой в центре был ему очень хорошо знаком. Здесь он покупал всё, что нужно, от угля и бензина галлонами до лекарств и продуктов. У него в кожаном портмоне была дисконтная золотая карточка покупателя, заслужившего доверие тем, что многие годы он посещал эту сеть, в каком бы городе ни оказывался. Хэл мог бы водить экскурсии между лабиринтов торговых рядов и заполненных товаром полок, но сегодня ему было здесь не по себе, хотя обычно покупка продуктов здорово отвлекала его от проблем.
Фасад и лужайка близ «Крогера» были заставлены тыквами и хэллоуинскими украшениями. На парковке над крышами машин растянулись от одного фонаря до другого оранжево-чёрные флажки. «Крогер» тоже приготовился праздновать, а точнее, впаривать праздничные товары своим покупателям. Мамочек, папочек, подростков и детишек, жаждущих уехать отсюда с длинными чеками за сладости и праздничные наряды, была тьма. Хэл вышел из «Плимута», проверил сигнализацию и, убрав брелок в карман замшевой куртки, широким, вальяжным шагом прошёл к двойным автоматическим дверям. Его кредо по жизни было простым: как бы плохо тебе ни было внутри, никогда не показывай этого.