Хэлло, дорогая
Шрифт:
Он хорошо знал: людям плевать, что у тебя на душе. Он не понимал, кому может доверять, а кому нет. Сказать честно, у него не было близких людей, кроме разве что старого друга из штата Мэн — но тот крепко погряз в проблемах с больной пожилой бабушкой, и Хэл не хотел грузить его ещё и своими бедами.
Хэл Оуэн никогда ни с кем не ссорился, или, вернее, никто никогда не ссорился с ним. Если кто-то подлизывался к нему и набивался в приятели, он держал вежливую дистанцию. Он никому не верил, и точка. Если кто-то с работы звал его посмотреть бейсбол в спорт-баре или выпить пива, он говорил — прости, друг, но сегодня никак, и придумывал очень
Чувство это усилилось с тех пор, как друг ушёл в армию по контракту и пропал из поля зрения на несколько лет. Вернувшись оттуда, он замкнулся в себе и встреч не искал: Хэл был спокоен. Такое случается. Порой людям нужно время, чтобы прийти в норму. Но, когда матушка уехала в Акуэрт, Хэлу стало совсем худо.
Он приходил в пустой дом и уходил из пустого дома. Сосущая, гложущая, неприятная тишина давила на уши, и он включал телевизор на всю ночь, чтобы просто слушать звуки человеческих голосов. Иногда он не говорил с людьми так долго, что молчание переставало его тяготить, и он с трудом возвращался к привычной маске доброжелательного, благополучного, общительного мужчины, прекрасного соседа, хорошего работника, ответственного жильца дома на Холлоу-Драйв. Для чужаков и случайных знакомых он казался именно таким.
Но каким он был на самом деле, не знал никто.
Ну, или почти никто.
Хэл вошёл в «Крогер» и без облегчения вздохнул, когда увидел торговый зал. У кассовых аппаратов стояли длинные очереди, многие тележки были уже разобраны, а те, что остались, хаотично стояли на специально отведённой парковке за блестящими, металлическими поручнями. Хэл взял было одну, но затем подумал и поменял её на простую корзинку. Они были не в ходу у обычных покупателей, но матушка всегда учила: «Тележки придумали для простофиль и транжир. Когда берёшь тележку, рука так и тянется положить туда что-нибудь лишнее и занять пустое место. С корзинкой этого не случится. Ты устанешь таскать всю эту тяжесть через столько торговых рядов, и в конце концов не возьмёшь больше, чем сможешь унести. Помни это, мой милый. Заботься о центах, а доллары позаботятся о себе сами».
Он поднял лёгкую корзинку и прошёл через турникет, вдруг подумав: а Конни тогда, в магазине, взяла тележку. Большую, пластиковую, чёрную тележку. Туда она свалила всякой всячины. У неё, может, и был список, но она ему не следовала, и на лице её было такое застывшее, сосредоточенное выражение, с которым она разглядывала полки и островке со сладостями, что хотелось узнать, о чём она думает? Что хочет приготовить на праздник? Какие конфеты любит — может, тыквенные котелки или мармеладные тянучки?
«Прекрати это» — вяло приказал он себе и, полный убийственного безразличия, с надменным лицом двинулся вдоль стеллажей с бесконечными тыквами, черепами, скелетами и прочей праздничной атрибутикой. Со всех сторон доносились обрывки фраз людей, которые готовились к Хэллоуину. В Мысе Мэй почти никогда не случалось ничего жуткого, разве что иногда пропадали люди — ну да где они не пропадают… но на Хэллоуин всё было ровно. Хэл даже сожалел, что это так и он ничего не может поделать со всеми этими уродами, восторженно хватавшими в свои тележки украшения для дома, краску для аквагрима, огромные упаковки с конфетами, мармеладом и печеньем, искусственную паутину и настоящие тыквы… Хэл шёл мимо всего
Вдруг возле полки с жуткими масками из популярных фильмов ужасов Хэл услышал тихий плач, скорее, даже поскуливание, и осторожно выглянул из своего ряда в этот. Он был высоким и многое замечал в толпе. Он был не затмлён лихорадочной подготовкой к празднику и видел много того, что не замечали — или предпочитали делать вид, что не замечают — другие покупатели. Какой-то мальчик лет трёх, беленький, худенький, с очень красным от слёз лицом и раздувшимся из правой ноздри сопливым пузырём, с губами, слипшимися от плача, жмурился и рыдал возле масок, присев на корточки. Возле него было множество женщин и мужчин, и они разглядывали что-то своё или сверялись со списками, но никто не обращал внимания на ребёнка. Возможно, каждый из них думал, что он пришёл с кем-то другим, и родители находятся рядом. А возможно, и нет. Кто их знает.
Хэл взял большую пачку шоколадного хвороста «Ле Финесс» и сделал вид, что пристально изучает состав, но сам нет-нет, да смотрел за мальцом. Взрослые сменялись, укатывали свои тележки, одни приходили на смену другим. Прошло пять минут. Затем десять. Плач становился всё тише и отчаяннее, но к мальчику никто не подходил.
Тогда Хэл поискал взглядом сотрудников, но нигде не видел их бежевых жилетов. Отложив хворост в сторону, он поправил тёмные очки на переносице и неторопливо подошёл к ребёнку, а затем присел возле него на корточки.
— Эй, приятель, — начал он вполне дружелюбно и даже улыбнулся. — Что за дела? Как ты, а? Где твои родители?
Но мальчик разрыдался сильнее. Может, напугался его улыбки или того, что к нему подошёл незнакомец? Хэл растерялся. С детьми он почти никогда не имел дела и обращаться не умел. Он заозирался и заметил женщину в зелёном пальто и в кудрях, она пристально наблюдала за ними. Хэл выпрямился и доброжелательно начал:
— Мэм, простите, это не ваш сын? Похоже, он потерялся или…
Но та только отвернулась и, не оборачиваясь, укатила забитую тележку. У неё было много других дел. Хэл кисло хмыкнул.
— Ну конечно, — сказал он ей вслед. — Кругом много добрых самаритян.
Хэл вынул из кармана носовой хлопковый платок с вышитыми инициалами, взял мальчонку за плечо и властно, но не прилагая никакого усилия, развернул его к себе.
— Ладно, парень, прекращай, — строго сказал он и протянул платок. — Вытри глаза и щёки и пойдём к кассам, твоя мама наверняка тебя уже ищет.
Но тот только пуще ударился в рёв. Что за чёрт! Хэл мучительно вздохнул и потёр переносицу, сняв очки и убрав их в нагрудный карман куртки. Чем дольше он слушал, как плачет мальчишка, тем сильнее раскалывалась его голова, и он не знал, почему, но к горлу тоже подкатывал комок, будто хотелось расплакаться почти так же горько. Скривив губы и ненавидя себя за то, что он совершенно не знает, что делать, Хэл мягко привлёк к себе ребёнка и сам вытер ему лицо платком.
— Хорошо, хорошо. Парень, если хочешь, можешь ещё поплакать, — произнёс он и огляделся. — Погоди. Поди-ка сюда.