Хельмут Ньютон. Автобиография (пер. К. Савельев)
Шрифт:
Мне была очень симпатична ее мать. Помню, как мы с Джун сидели на кровати в спальне ее матери, и я сказал: «Мод, я хочу жениться на Джун, а она хочет выйти за меня замуж!» Она всплеснула руками и спросила: «А на что вы собираетесь жить?» Это был очень хороший вопрос. Джун сказала: «Он очень талантливый и будет знаменитым фотографом!» Но ее мать ничего не понимала в фотографии – единственным представителем этой профессии, которого она знала, был Этхол Смит, шикарный светский фотограф, да еще уличные фотографы, которые стояли на мосту Свенстон-стрит и делали моментальные снимки прохожих. Откуда бедной женщине было знать больше? Поэтому она сказала: «Он будет стоять на мосту и фотографировать прохожих. Как вы собираетесь жить? Что вы будете есть?» – «У Хельмута есть идея совершить путешествие по Австралии на автомобиле, –
Тем не менее Джун продолжала убеждать ее, так как верила в мои способности, что было довольно удивительно с ее стороны. У меня было ровно три фунта в банке, что в пересчете на современные деньги составляло не более двадцати долларов. У нее не было ничего. Наконец Мод дала свое согласие, но настояла на том, чтобы мы обвенчались в католической церкви. Для бракосочетания был выбран собор Св. Патрика в Мельбурне, а свадьбу назначили на 13 мая 1948 года.
Как еврей, я должен был получить от священника семь уроков по католицизму, иначе меня не могли обвенчать в церкви. Священник оказался очень приятным молодым человеком, который, кстати, заведовал фотографией для католической церкви в штате Виктория. Я с самого начала объяснил ему, что не являюсь достойным кандидатом на обращение в католицизм, и если у нас когда-нибудь будут дети, то не могу обещать, что они станут католиками. Он отнесся к этому с пониманием и сказал, что моя душа потеряна для церкви. В конце концов мы обвенчались, хотя и не у главного алтаря, потому что при венчании католички и неверующего это запрещено. Для людей вроде меня имелся маленький алтарь в боковом приделе собора. Вот так мы с Джун сочетались законным браком. Ее сестра два года спустя вышла замуж за методиста, и на этот раз ее мать ни на чем не настаивала. Ее вполне удовлетворило, что Пегги обвенчалась в методистской церкви, но Джун восприняла случившееся очень болезненно. Я же только посмеялся – это показалось мне забавным.
Наша свадебная фотография, 13 мая 1948 г.
После свадьбы мы отправились провести двухдневный «медовый месяц» в Коусе на Филип-Айленд, а затем сняли свою первую жилую комнату (то есть комнату с кроватью и стульями). Помню, как Джун впервые готовила. Раньше ей никогда не приходилось этого делать. Она жарила сосиски, а я стоял рядом с ней на коммунальной кухне. Это было просто чудовищно! Мы делили кухню с супругами Маскелл, жившими в соседней комнате. Они каждый день снова и снова заводили одну и ту же запись под названием «Ром и кока-кола», да еще и подпевали. Эта проклятая музыка звучала день и ночь.
Однажды я постучал в их дверь и попросил: «Пожалуйста, прекратите». Дверь открылась, в коридор вышел здоровенный австралиец. Я никогда не был любителем драться и не отличался мускулистостью. Он сказал: «Сейчас я сверну твою паршивую шею, ублюдок, и разобью твою поганую башку об эту поганую стену». Мне ничего не оставалось, как втянуть голову в плечи и поскорее вернуться в свою комнату. Он бросился следом и попытался вышибить дверь с криком: «Выходи и дерись, ублюдок, выходи и дай мне надрать твою поганую задницу!»
Итак, наш с Джун первый семейный обед состоял из сосисок. Она положила масло на сковородку, а я стоял рядом и наблюдал. Я очень гордился ею. Потом она бросила сосиски на сковородку, и они сразу же лопнули – то ли из-за жира, то ли из-за масла, то ли еще из-за чего. Разумеется, брызги полетели ей на платье. У Джун вспыльчивый нрав, и ее ирландское упрямство иногда дает о себе знать. Что же она сделала? Схватила сковородку, вывалила сосиски на пол и энергично выругалась. Но я сказал: «Давай-ка, подними сосиски и положи их обратно на сковородку. Я хочу есть!»
В следующий раз мы поссорились из-за Доры. В субботу во второй половине дня у мельбурнцев было принято проводить время в пивных на открытом воздухе. Мы с Дорой договорились встретиться и выпить пива в Фолкнер-парке. Я пробыл там два, может быть, три часа, потом вернулся домой, и Джун спросила: «Где ты был, Хельмут?» Я выпил довольно много пива и разомлел от жары, поэтому зевнул и ответил: «Выпил несколько бокалов пива вместе с Дорой». Джун пришла в ярость. Не помню ее слов, но помню, что она была страшно возмущена тем, что я пил пиво с Дорой в первую же субботу после нашего медового месяца. Она закатила такую сцену, что я сказал: «Послушай, дорогая, я пойду прогуляюсь. Надеюсь, что ты успокоишься, когда я вернусь». И я ушел, потому что ненавижу ссоры. В конце концов, я не сделал ничего плохого – просто выпил пива с Дорой. Я вышел на улицу и погулял еще часа два, а когда вернулся, она действительно успокоилась. Я до сих пор так реагирую на ссоры – не вступаю в них, а просто молчу или ухожу. На следующий день инцидент можно считать исчерпанным. Я не из тех, кто может снова и снова припоминать былую обиду.
Чтобы мы могли есть и платить за квартиру, я делал портреты и свадебные фотографии. Я очень не любил фотографировать на свадьбах. В субботу во второй половине дня я устанавливал свою камеру перед церковью, рядом с тремя или четырьмя соперниками, жаждавшими запечатлеть новобрачных. Приходилось быть настороже, потому что сосед запросто мог открыть кожух вашей камеры и засветить пленку.
После съемки фотограф вручал свою визитку в надежде, что супруги обратятся в его студию и сделают заказ.
Работа Джун заключалась в том, чтобы сидеть в студии и продавать свадебные фотографии женихам и невестам. Они могли выбрать черно-белые или сепиевые снимки, ручную раскраску (что стоило дороже) и миниатюры в крошечных золотых рамках, которые существенно увеличивали наши доходы из-за пробы, вытисненной на них.
К несчастью, Джун была худшей продавщицей, какую можно найти, и испытывала отвращение к торговле. Я до сих пор помню ее в нашем маленьком офисе, сидящей за столом напротив клиента. Она показывала образцы рамок, увеличенные готовые снимки и свадебные альбомы – в общем, делала что могла. Она знала, как много зависит от продаж. Время от времени я открывал дверь, чтобы посмотреть, как у нее идут дела. Продала ли она хоть что-нибудь? Какое у нее настроение? Каждый раз я падал духом, потому что знал, что все это ее адски раздражает. Образцы были разложены на столе для всеобщего обозрения, однако хороших заказов было ничтожно мало.
Однажды Джун спросила: «Если ты так не любишь снимать чужие свадьбы, почему бы не брать за фотографии двадцать пять фунтов вместо десяти?» – «Не знаю, захочет ли кто-нибудь вообще иметь дело со мной за такую цену, – ответил я. – Нам нужны деньги, и десять фунтов сегодня лучше, чем двадцать пять фунтов неизвестно когда». Но она уговаривала меня до тех пор, пока я не согласился попробовать. Я увеличил цену более чем в два раза и обнаружил, что люди по-прежнему обращаются ко мне с заказами. Это было очень хорошо.
Мне больше не приходилось снимать на свадьбах. Я миновал этот этап и начал заниматься модными фотографиями и каталогами, но дела все равно шли неважно. Да и как они могли идти хорошо? Фотографу было очень трудно завоевать себе репутацию в Австралии. Спросом пользовались только подражания тому, что было модно в Америке.
Я получал регулярные заказы на съемку витрин в универсальном магазине Manton’s. По вечерам, когда Джун не играла в театре, она приходила помогать мне. Помню, что мы работали на холоде, под пронизывающим ветром, который почему-то всегда дул на Бурк-стрит. Мы брали с собой большой отрез черной ткани, и Джун держала его за моей спиной, чтобы убирать отражения с витринных окон. Я пользовался старой камерой Thornton-Pickard, приобретенной за восемь австралийских фунтов после увольнения из армии. Ее корпус был сделан из красного дерева, а объектив с огромными линзами оправлен в латунь – настоящий пластиночный фотоаппарат 1930-х годов. К камере прилагалось три кассеты. Я устанавливал камеру на шаткой старой треноге и снимал по очереди все витринные окна. Всего за один раз я делал шесть снимков – кассеты для фотопластинок были двусторонними. Потом я должен был вернуться в студию и перезарядить их, потому что у меня не было денег на запасные кассеты.