Хендерсон, король дождя
Шрифт:
Наконец мы очутились в её квартире на верхнем этаже. Там тоже было грязно, но, по крайней мере, горел свет. Мы сели поболтать. Лили сказала:
– Неужели ты выбросишь на ветер остаток твоей жизни?
С Фрэнсис это был глухой номер. После моей демобилизации между нами только один раз произошло нечто личное. Все остальные попытки ни к чему не привели, так что я оставил её в покое. Если не считать одного разговора поутру на кухне, который развёл нас ещё дальше друг от друга. Всего лишь несколько слов. Что-то вроде этого:
– Что ты собираешься делать дальше? – осведомилась жена. (Я тогда утратил интерес к ферме).
– Интересно, мне ещё не поздно стать врачом? Поступить в медицинский колледж?..
Обычно бесстрастная, чтобы не сказать кислая, Фрэнсис
– Ладно тебе, – пробормотал я.
То есть, Лили была абсолютно права. Тем не менее, это ни к чему не привело.
– Я хочу родить ребёнка, – призналась она. – Сколько можно откладывать? Через несколько лет мне стукнет тридцать.
– Я-то тут при чем?
– Мы должны соединить наши судьбы.
– Кто сказал?
– Нам не прожить друг без друга.
Так тянулось около года. Ей так и не удалось меня заарканить. Я не мог поверить, что все так просто. Тогда она выскочила замуж за биржевого маклера из Нью-Джерси, по фамилии Хазард. Задним числом я вспоминаю, что Лили несколько раз произнесла эту фамилию, но я счёл это обыкновенным шантажом. Потому что она и есть шантажистка. Как бы то ни было, она сочеталась с ним законным браком. Я взял Фрэнсис и двоих детей и на целый год уехал в Европу. Во Францию.
В детстве мне довелось несколько лет прожить на юге Франции, близ города Альби, где мой отец занимался научными исследованиями. Он был крупным мужчиной, солидным и чистоплотным. Носил длинные подштанники из ирландского полотна, убирал шляпы в коробки с алой бархатной подкладкой и выписывал обувь из Англии, а перчатки – из Рима. Довольно сносно пиликал на скрипке. Мама кропала стишки в Альбийском соборе. Те времена безвозвратно канули.
Мы не поехали в Альби. Фрэнсис посещала Коллеж-де-Франс, где окопались все знаменитые философы. С жильём было туго, но я снял квартиру у одного русского князя. В «Вог» есть упоминание о его дедушке – министре в правительстве Николая I. Статный, с мягкими аристократическими манерами, князь женился на испанке; тёща, сеньора Гирландес, его буквально заездила. Бедняга не знал, куда от неё деться. Кончилось тем, что жена с детьми перебрались к тёще, а он – в комнату горничной в мансарде. Я говорил о своих трех миллионах баксов? Наверное, мне следовало ему помочь. Но в то время я был одержим пресловутой формулой: «Я хочу, я хочу, я хочу!» Бедный князь! Тут ещё у него разболелись дети; он сказал, что, если дела не поправятся, он выбросится из окна мансарды.
С непреходящим чувством вины я жил в его апартаментах, спал на его кровати и дважды в день совершал омовения в его ванной. Вместо того, чтобы пойти мне на пользу, эти горячие ванны лишь усугубили мою тоску. После того, как Фрэнсис посмеялась над моей мечтой о врачебной карьере, я перестал делиться с ней своими мыслями. Целыми днями слонялся по Парижу. Посетил фабрику гобеленов, кладбище Пер-Лашез и Сен-Клод. Единственным человеком, которого интересовала моя жизнь, была Лили Хазард. В «Америкэн экспресс» я получил от неё записку, нацарапанную на обратной стороне уведомления о свадьбе. Это выбило меня из колеи, а так как кругом было полно проституток, я прибегнул к их услугам. Но ни одна не заглушила в моей душе тоскливый призыв: «Я хочу, я хочу, я хочу!
«Вот бы Лили приехала во Францию», – думал я. И она действительно приехала. Исколесила в такси весь город – и в конце концов настигла меня на станции метро «Вавен». Услышав своё имя, я вгляделся и увидел её сияющее лицо в окне машины старого образца. Она распахнула дверцу и с трудом удержалась на подножке. О, это разгорячённое, но все равно белое, почти прозрачное лицо! Полная, элегантная шея! Её верхняя губа дрожала от радости.
Но и взволнованная, она помнила о своих резцах и не размыкала губ. Какое мне было дело до её новых фарфоровых зубов? Хвала Господу за милости, которые Он время от времени ниспосылает нам, грешным!
– Лили! Привет, детка! Каким ветром?
Я страшно обрадовался. Конечно, в её глазах я был разгильдяем, но, тем не менее, представлял кое-какую ценность; она считала меня заслуживающим жизни, а не смерти (ещё один такой год в Париже – и что-то во мне бесповоротно заржавело бы); верила, что из меня может выйти что-либо путное. Она меня любила.
– Куда ты дела своего благоверного?
Мы катили по бульвару Распая, по направлению к её отелю. Лили ответила:
– Я хотела иметь ребёнка. Думала, ещё немного – и это станет невозможным из-за возраста (ей было двадцать семь). Но, подъезжая к церкви, вдруг поняла, что совершаю ужасную ошибку. У светофора я попыталась выскочить из машины, прямо в подвенечном платье, но он схватил меня и втащил внутрь. И двинул в глаз. Хорошо, что на мне была вуаль: глаз почернел и распух. Все время, пока длилась церемония, я плакала. Кстати, я потеряла мать.
– Как, этот сукин сын подбил тебе глаз? – возмутился я. – Ну, попадись он мне – мокрого места не останется! Прими мои соболезнования.
Я поцеловал её в глаза. Тут мы как раз подъехали к отелю на Набережной Вольтера и в мгновение ока очутились на седьмом небе – в объятиях друг у друга. Неделя ничем не замутнённого счастья. Где мы только не побывали! И все это время за нами следовал частный детектив, нанятый моей женой. Наконец мне это надоело. Я взял напрокат автомобиль, и мы стали объезжать города с соборами. А потом Лили в своей очаровательной манере начала отравлять мне жизнь.
– Думаешь, ты сможешь прожить без меня? Нет – так же, как я без тебя. Я захлёбываюсь тоской. Почему, по-твоему, я бросила Хазарда? Из-за тоски. Его поцелуи нагоняли на меня бешеную тоску. Мне было так одиноко! А когда он…
– Хватит, Лили. Не надо об этом.
– Когда он заехал мне в глаз, мне вдруг стало легче. В этом, по крайней мере, не было фальши. Не хочу больше захлёбываться тоской.
Кончилось тем, что я запил – даже сильнее, чем прежде. И в пьяном виде посещал соборы: в Амьене, Шартре, Везуле и так далее. Зачастую Лили приходилось самой садиться за руль. Автомобиль был маленький (не помню, то ли с откидывающимся верхом, то ли вообще без верха), и мы, с нашими габаритами, возвышались над сиденьями, как две башни: брюнет и блондинка, урод и красавица. Ради меня она припёрлась из Америки, а я не дал ей довести её миссию до конца. Мы покрыли солидное расстояние от Бельгии до Масеба. Для тех, кто любит Францию, море удовольствия, но я не из их числа. Лили день и ночь бубнила проповедь: смысл жизни – в том-то, а не в том-то; это хорошо, а то плохо; это – жизнь, а то – смерть; это – иллюзия, а то – реальность. К тому же она имеет привычку пришепетывать. Должно быть, в пансионе, где она училась, считалось, что настоящие леди говорят тихо, – вот она и стала бормотать себе под нос, а я туговат на правое ухо, плюс ветер, плюс шуршание шин, плюс гудение двигателя, – в общем, я практически ничего не слышал, но, судя по выражению радостного волнения на её чистом, белом лице, Лили продолжала загонять меня в угол. Я познакомился со множеством её неряшливых привычек. К примеру, она забывала стирать бельё – кончалось тем, что я сам заставлял её это делать. Очевидно, причиной была её страсть к философии, потому что, когда я буркнул: «Постирай нижнее бельё!», – она открыла дискуссию. Я заявил: «Свиньи на моей ферме – и те чистоплотнее тебя!» Дебаты продолжились. Лили особенно упирала на то, что, дескать, земля – грязная. Зато постоянно находится в процессе перемен.
– Обычный человек не способен полностью воспроизвести круговорот азота, – возразил я.
– Да, но любовь творит чудеса!
– Заткнись!
Она и не подумала обижаться. Ей стало жаль меня!
Путешествие продолжалось. Я оказался двойным заложником: во-первых, религии и красоты церквей, которой я не мог не заметить даже в подпитии, а во-вторых, Лили, её лучистой радости, бормотания и объятий. Она без конца повторяла: «Возвращайся со мной в Америку! Я специально за этим приехала».