Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей
Шрифт:
Архиепископ под конец и сам запутался в собственной длинной речи и отер поручем потный лоб.
— In summa [10] , — закончил он, — ответим Эмме словами Писания: «Не надейтесь на князя…»
Уж он знает, что говорит, он, в двадцать лет занявший архиепископский престол благодаря своему отцу, герцогу, хотя канон запрещает даже рукоположение в священники до тридцати лет… Эмме показалось, что тут Роберт дал маху: получается, с одной стороны, грядущее в «в руце Божией», а с другой, зависит от «сильных мира сего». Если только не толковать его речи в том смысле, что Господь руководит
10
В общем (лат.).
— Я все же настаиваю на этом требовании, — неожиданно заявила она.
Ричард поспешно кивнул, он, кажется, был доволен.
— Предостережения Роберта небезосновательны: король Этельред несомненно считает, что всякой клятве есть предел. А что до Витана — да-да, по-английски так именуется «большой королевский совет», формально избирающий короля, — то многое в его дальнейших решениях зависит от того, сколь верно Эмма понимает и собирается отстаивать собственные интересы.
Фраза показалась Эмме такой путаной, что она поначалу даже не поняла: по-видимому, Ричард хотел сказать, что все будет зависеть от того, будет ли Эмма хорошо себя вести. Но не успел гневный ответ слететь у нее с языка, как Ричард поднялся и объявил, что на сегодня довольно. Герцог ударил в медный треугольник, висевший у окна; тотчас слуга распахнул двери перед Эммой, и ей пришлось оставаться при своих возражениях. Вот что приходится терпеть — тебя выпроваживают от родного брата, и ты не вправе войти и выйти, когда самой заблагорассудится!
Казалось, маму Гуннор ничуть не задело, что совет проходил без нее. И она совершенно не жалела Эмму, которой предстояло уехать так далеко от дома! Что ж, Гуннор и сама приехала из Дании и считает, как и ее сыновья, что Англия — это совсем близко.
Вместе нашли они в библиотеке карту, чтобы на ней все отыскать и все измерить. Вот Лондон. Вот Винчестер, главная резиденция короля.
— Вот смотри, — говорила Гуннор, — от Винчестера совсем немного миль до побережья. А оттуда до Фекана можно переплыть под парусом за один день. Ты сможешь нас время от времени навещать.
Но узнав об одиннадцати будущих пасынках и падчерицах, Гуннор покачала головой, посерьезнела. Потом, махнув рукой, произнесла:
— Ладно, Господь дает ношу, Господь даст и сил ее нести. Если что — выдержишь. Боюсь только, ты будешь с ними держаться чересчур вызывающе. Горечь надо бы подслащивать медом — иначе лекарство не проглотить.
Эмма рассмеялась. У мамы такой веселый вид, она и сама — великая мастерица подслащивать пилюлю, и именно поэтому ее строгость никому не обидна. Вот без кого Эмме будет действительно тяжело.
— Мама, ты должна мне обещать, что будешь приезжать ко мне, — жалобно попросила дочь, вовсе даже не вызывающе.
Гуннор ответила, что вдовствующей герцогине, избавившейся наконец за возрастом от месячных затруднений, это будет проще, чем кому-либо другому, и она, конечно, как-нибудь приедет в Англию. Если она там понадобится.
Эмма ощутила даже разочарование — мать отпускает ее так беспечно. Похоже, Гуннор рада сбыть ее с рук. Неужто с Эммой столько хлопот? Гуннор, поняв чувства дочери, ответила жестко:
— Разве я должна заплакать? Что ж, я плакала не раз, но так, чтобы ты не могла видеть моих слез. Дети больше
— Да, правда, — вздохнула Эмма. — Мои братья надеются, что я рожу Англии наследника. А я уже боюсь того, что случится прежде…
— Не болтай глупости, — резко оборвала Гуннор, — разве стала бы я говорить с тобой, не будь у тебя поводов для беспокойства? Доверься природе, но помоги ей капельку, если король сам не понимает. Но он ведь сделал уже, по меньшей мере, одиннадцать детей, так что растеряться не должен. Ты ведь не забыла моих советов?
— Нет-нет, — поспешно ответила Эмма, почувствовав, что краснеет.
Она помнила, чему ее учили, но все это как-то не особенно ей нравилось. Если все и вправду так, если объятия мужчины и женщины и вправду благословенны, как уверяет Гуннор, тогда зачем «природе» помощь?
Гуннор мигом угадала сомнения дочери и крепко обняла ее. Теперь она по-настоящему плакала, хоть сама же и говорила, что Эмма не должна этого видеть.
— Эмма, я хорошо понимаю, что мне было много легче, чем тебе. Мне пришелся по сердцу мужчина, полюбивший меня. Как мечтала я, чтобы и ты смогла последовать зову собственного сердца… Но — немногим это выпадает, и всех меньше — государевым дочерям. Ныне должно нам быть благодарными, что ты не успела еще отдать свое сердце какому-нибудь другому человеку, ведь нет же? Нет, я уверена, нет, нет… Но, Эмма, многим и любовь, и влечение открываются лишь в замужестве. Вот увидишь: полдюжины «Ave» и фунт любопытства — и от твоей невинности и следа не останется. Ты же такая страстная наездница!
Эмма снова засмеялась: надо же, какой у мамы ход мыслей! Последние слова, впрочем, навели ее еще на одно соображение:
— Дитте я заберу с собой в Англию. И кошку.
— Разумеется, — ответила Гуннор, снова отгоняя печаль. — Так отправляйся же в Англию и будь королевой! У меня еще никогда не было дочки-королевы, так что и мне все будет внове!
Понемногу, шаг за шагом осваивалась Эмма со своим новым статусом, покуда ее сестры и подруги радовались, хоть и не без зависти, узнав о нем. А еще она увидела теперь в новом свете и Руан, и всю Нормандию и поняла, наконец, что она утратит.
Сену, зеленые волны прибоя у скал, прославленные дворцы и соборы Руана, церковь в Фекане. Верховые прогулки и запах конюшни.
Братьев и сестер. Их детей. И главное — дом ее детства, со всеми его ароматами, со всеми закоулками и воспоминаниями.
Она прощалась с каждым из них, день за днем, и со всеми вместе. Немножко поплакала над каждым памятным уголком, над каждой всплывшей в памяти картиной, поняв, наконец, как больно взрослеть. Ей-то казалось, что она давным-давно взрослая!
Когда делалось так невыносимо, что впору было раскаяться в данном братьям согласии, она спешила к Дитте, ища утешения, прижималась к ее верной груди. Дитте вздыхала, будто беспокоилась за свой переезд в Англию. Эмма тоже беспокоилась, удастся ли управиться с гривастой подружкой. Говорят, на кораблях лошадей спутывают и заваливают на спину. Как же, наверное, испугается Дитте! А качка? Лошадей, вероятно, тошнит от морской болезни, так же, как людей. Наверняка. Эмма дала себе слово сидеть всю дорогу рядом с Дитте, держа ее голову у себя на коленях, и гладить ее, похлопывать по шее и успокаивать. А что если затошнит и ее, Эмму?