Хей, Осман!
Шрифт:
– Согласны ли вы в том, что мы все сражаемся за правую веру? — проговорил шейх старческим голосом, но голос его был хорошо слышен, потому что почтительное молчание простёрлось, едва он заговорил...
– Согласны!..
– Мы бьёмся за правую веру!..
– Мы против неверных бьёмся!..
– раздались громкие ответные голоса.
Шейх приподнял одну руку, по-прежнему опираясь другою на оконечность посоха-трости, и вновь простёрлось молчание.
– Давно я думаю, храбрецы, - продолжил свою речь Эдебали, обращаясь лишь к толпе и не поминая Османа, будто и не бывало Османа...
– Давно я думаю, храбрецы! И думаю вот о чём! Мы храбро бьёмся за правую веру; мы одолели монголов, склонявшихся
– Вы, конечно же, знаете, о ком я сказал!
– продолжил шейх. Никто ещё не догадался, но всем было радостно, оттого что шейх обращается к ним столь доверительно...
– Вот он!
– Шейх снова простёр руку.
– Вот нечестивец среди нас!
– И шейх указал на Куш Михала, всё ещё стоявшего на возвышении среди прочих полководцев...
– Вот неверный, Посмевший оскорбить своим нечестием войско борцов за веру!
– я Шейх Эдебали возвысил голос.
Осман молчал. Мысли его метались, будто стая вспугнутых с гнездовья птиц... «Неужели всё кончено? Так и рухнут, пойдут прахом помыслы о великой державе... Я стою здесь, будто наполовину обрушенная колонна древнего храма, никому уже и не нужная и не понятная никому... Если я не воспротивлюсь, они убьют Михала... А если воспротивлюсь, убьют, пожалуй, и меня!.. Потому что Эдебали целит в меня, а Михал для него - препятствие на пути ко мне...»
Осман вспомнил, как проезжал с Михалом мимо развалин-руин одного из этих древних храмов, какими здесь уставлены окрестности... Тогда Осман приостановил коня и указал плетью на развалины и полуобрушенные колонны:
– Это всё будет моё, - произнёс наполовину шутливо, наполовину всерьёз.
– Это всё будет моё и моих потомков!
– повторил.
Михал отвечал, подхватив шутливость в тоне Османа:
– Ты даже не знаешь, что это такое! Ты хочешь присвоить то, о чём не знаешь!
– Сначала присвою, после - узнаю!
– откликнулся Осман. И по-прежнему не было ясно, насколько он шутит, а насколько серьёзен...
– Ты мне всё расскажешь.
– Осман повернул к Михалу своё лицо и посмотрел ему прямо в глаза. Михал не отвёл взгляд...
И вправду Михал часто рассказывал Осману всё, что знал о прошлом этой земли...
И сейчас Осман не мог бы сказать, что сердится на шейха, или любит Куш Михала. Но надо было отдать должное Эдебали, он сумел поставить на Османа хороший капкан, и теперь капкан этот защемил Османа, как волка... Худо!.. Осман стоял спиной к Михалу и прочим своим полководцам...
– Бре гиди гяур!
– раздалось многими голосами в толпе. Выкрикивались и другие ругательства, ещё покрепче. И всё это назначалось Михалу...
– Аферим! Аферим!
– Хорошо!
– повторял шейх Эдебали. И в старческом его голосе звучали явственно горячность и убеждённость крайняя...
«Паршиво!» - произнёс в уме Осман. Было и вправду скверно, паршиво. И никакие действия не приходили в голову. А между тем Михал, не говоря ни слова, сошёл вниз и направился к своим людям. Он шёл с обнажённым мечом. Люди его также обнажили оружие. Их осыпали грубой бранью, но напасть всё же не решались. Осман не мог не приметить этой нерешительности и обрадовался ей... «Стало быть, я для них ещё что-то значу, ещё не совсем за навоз они полагают меня!..»
Даже Эдебали умерил свой пыл, поняв, что призывать воинов при Османе убить Османова ближнего ортака, расправиться зверски, было бы уж слишком и могло оборотиться против самого Эдебали!
Михал и люди Михала сели на своих коней и поскакали прочь от вытоптанного большого луга, где толпился большой воинский совет... Они отдалялись быстро... И только тогда шейх Эдебали сказал слова своего решения:
– Я не говорю против хорошего полководца, я говорю против нечестивца! Если Куш Михал примет правую веру, тогда он — наш человек! А если он останется нечестивцем, разве мы не вправе пойти на Харман Кая, убить его как неверного, враждебного нам, и взять положенную нам добычу? Разве мы не вправе?!..
Одобрительный гомон-гул был ответом. Наконец-то шейх Эдебали соизволил обратиться к Осману:
– Разве мы не вправе идти походом на владения нечестивца, враждебного правоверным? Что скажешь, султан Гази?
Осман всем нутром своим учуял, воспринял ту тишину, что обняла, обхватила воинское сборище в ожидании его слов. Ждали его слов! И это было хорошо, тишина эта... Медленными, нарочито медленными шагами Осман вернулся на возвышение, повернулся лицом к толпе, к шейху. Теперь Эдебали принуждён был чуть запрокинуть голову в зелёной чалме, чтобы смотреть на Османа...
– Большой совет кончен!
– произнёс звучным своим голосом Осман, будто и не слыхал вопросов шейха, обращённых к нему.
– Готовьтесь к большому походу, коней и оружие готовьте. Времени будет у вас довольно. Может, и три месяца, а, может, и половина года. Готовьтесь. Боле никаких приказов не даю вам покамест... Боле никаких!
– повторил. И добавил: - А приходят в правую веру, когда воспринимают чистоту и благость её. Тот, кого обращают в какую бы то ни было веру насильно, только и думает, как бы воротиться назад, к вере своей прежней. На этих словах завершаю совет!..
Осман сошёл с возвышения и направился к той коновязи, где привязан был его конь. Ближние люди последовали за ним, почти все, кроме нескольких, которых он хорошо заприметил; заприметил, как они подошли к шейху... Толпа медленно рассеивалась в разные стороны, шли к коновязям, садились на коней; но и подле шейха не так мало воинов сгрудилось...
Когда совсем стемнело, Осман прошёл в покой, где спал его старший сын. Он разбудил Орхана, поспешно вскочившего и преданно глядевшего на отца... На том сборище-совете Орхан был при отце... Осман не стал пускаться в обширные объяснения:
– Послушай меня, Орхан, - сказал только, - я теперь, сейчас еду в Харман Кая. Один. Совсем один. Три дня там пробуду. А ты помни: ты - мой наследник, будущий султан, ты - воин, защитник своей матери, своего брата младшего и сестёр своих! Помни! И действуй соответно. Что бы со мной ни случилось, держава наша должна выжить и I жить! Ежели дело дойдёт до моей гибели, до битв междоусобных, сражайся, не останавливаясь ни перед чем. Храни державу. Она покамест - как тугой бутон цветка розы. Но ей суждено будет расцвести пышно. Роза эта не одной лишь сладостью ароматной, но и кровью пахнет и будет пахнуть. Как роза девицы, женщины [282] , - сладкая и горькая, кровавая и палящая пламенем любовным... Жизнью пахнет!..
– Осман быстро усмехнулся, запахнул тёмный плащ и вышел, не обернувшись. И вскоре уже скакал одиноким всадником по дороге в Харман Кая...
282
...Какроза девицы, женщины...– Популярное в культурах Ближнего Востока, Турции, Ирана, Средней Азии сравнение женских половых органов с цветком розы.