Хеймдалль
Шрифт:
У Кольгрима дрогнули ресницы. Жрецы, обступившие его кругом, поняли, что он жив. В лиловом небе веком раскрылась оранжевая полоса зарева. Кольгрим, сын Хьяльма пришел в себя, и ему помогли встать на ноги. Жрецы принялись набирать в свои руки-чаши золу семи видов деревьев, чтобы обмазать им лицо и тело Кольгрима. Весь черно-серый, он стоял неподвижно и походил скорее на мертвеца, чем на живого человека.
– Отныне ты жив и мертв. Отныне имя твое есть Ингольв!
Повеяло можжевельником и рябиной.
II
Жизнь Ингольва Хмурого невозможно представить без человека, имя которого он услышал через откровение. Речь идет о Хродмаре Мертвом муже, сыне Бранда. Он был юн, крепок, с огромными дюжими руками, широкой каменной грудью и со злобно-обиженным взглядом – настоящий бугай, но… лишенный грозного вида. Борода едва-едва пробивалась и нарочито
Его знакомство с Ингольвом произошло после смерти родного дедушки, Дарри Доброго, наставника и воспитателя. В это трудно поверить, но внук всей душой воспротивился расставанию с дедом. Говорили, что ему было семьдесят зим – поди найди таких долгожителей, все доживали в лучшем случае до пятидесяти. Как подобало настоящему северянину, Дарри не собирался принимать смерть на соломе и готовился к уходу. Он исчерпал все жизненные силы, хотя до последнего не позволял себе дать слабины, от чего некоторые считали, что для своего почтенного возраста старый кузнец при желании не постеснялся бы погонять лишний разок христиан. Но слабое тело еще пол беды, вот время! Время было непростое: летом неурожай, заморозки, запасов едва хватало, при этом детишек в деревнях хоть отбавляй, каждый рот на счету! Куда еще старому объедать своих? Сил ведь все равно не прибавится.
Дарри готовился к смерти. Он лежал, ожидая человека, который вызвался помочь проводить старого воина в Вальхаллу, ведь добивать близких, как известно, дозволялось только чужим людям. И пока семья дожидалась такого человека, они прощались с Дарри. Внуку расставаться не хотелось. Он боялся остаться один, боялся одиночества в родной семье, потому как дед был единственным человеком, кто воспринимал его всерьез. Хродмар шепотом, не дай Тор отец услышит, уговаривал своего деда повременить с уходом на ратную службу к Одину, хотя сам прекрасно понимал, что его просьба лишь жалкое и ничтожное слабоволие. Хродмар своей беспомощностью изрядно раздражал отца. Бранд, стоя рядом, нутром чувствовал, о чем именно говорил сын, поэтому насильно отпихнул его от деда со словами: «Оставь!» И приготовился в очередной раз его отчитать, но на этой неловкой ноте в дверях появился хмурый человек, который попросил всех выйти. Прежде чем уйти, Бранд выдохнул свой гнев и в последний раз крепко обнял дорогого ему отца.
На погребение Дарри стеклось много народу. Не только всевозможные родственники со стороны Бранда и со стороны его супруги Сальбьёрг, вся огромная деревня пришла проводить Дарри, ведь он прослыл искусным кузнецом и надежным другом. Наверное, не будет преувеличением, если сказать, что большинство ютландцев приобрели своих железных соратников именно у Дарри Доброго.
Его тело вознесли на зеленый широкий холм и бережно положили в заранее выкопанную могилу. В военном облачении с мечом и щитом на груди, Дарри лежал вместе со своими инструментами кузнечного дела, с личными бытовыми предметами вплоть до ложек и тарелок. Новоприбывшие преподносили свежую еду с прочими дарами, бережно укладывая их рядом с телом.
Когда землю засыпали, Бранд прошелся лезвием по нежной шее теленка, дрожь пробежала по всему телу животного, и земля обагрилась горячей кровью. Жертва была принесена. Затем на могиле сложили из камней рисунок лодки. Солнце как раз начало тихонько идти к закату – самое время помочь мертвому добраться до божественных чертогов. Все сели поближе к захоронению, подготовив бадьи с медом, чтобы вместе с вкусным хмелем вспомнить радостные минуты, проведенные с Дарри; рассказать о его жизни, о привычках; обрисовать его настоящего и наконец вспомнить совершенные им подвиги.
Гости приготовились слушать Бранда, потому что именно самый старший сын обязывался открывать ворота традиции своей речью.
Бранд был суровым, но справедливым, человеком иногда чересчур жестким и до слепоты самоуверенным, хотя ошибался он крайне редко, надо признать. Окажись в его владениях, любой бы заметил, что Дарри скорее формально оставался хозяином дома. На самом деле хозяйничал и всем заправлял Бранд. Если спросить в деревне кого-нибудь: «Расскажите-ка мне о Бранде, кто таков?» То каждый, почесав затылок, постарался бы подобрать слова, но в итоге запнувшись пришел бы к одному выводу: «Знаете, он… он хозяин! Вот да! И ничего лишнего!» Это точно, ведь Бранда избирали даже в качестве лагмана 12 и не единожды, потому что тот, кто умеет соблюдать порядок дома, тот соблюдет его и на суде. Однажды Сальбьёрг, его супруга, пожаловалась своим родителям, что в последнее время он часто на нее стал покрикивать, а было раз, что семейная ссора чуть не дошла до рукоприкладства. Родители имели полное право, согласно закону, вернуть дочь в свою семью, расторгнув брак или на худой конец пригрозить Бранду, но ни того, ни другого они не сделали, а лишь наставили дочь свою на послушание. Вот насколько почтенно они относились к Бранду. Делал он все хорошо и правильно, но эти черты имели и другую сторону. Дело было вот в чем: в его понимании семья являлась лишь неотъемлемой частью хозяйства, то бишь супруга нужна для трех вещей: рожать детей, хранить ключи от дома и… снова рожать детей. А дети, как и принято, были самым действенным средством по сохранению и, главное, умножению имущества. «Чего б там не мусолили наши предки про накопление удачи, про славу, подвиги, – обычно размышлял Бранд, – все это так или иначе связано с богатством. Тут все просто. Серебро-золото имеешь – значит выживешь, а остальное само как-нибудь приложится». Он настолько зациклился на хозяйстве, что вся его правильность и самоуверенность, которыми так дорожили окружающие, со временем переросли в твердолобое самодурство.
12
Лагман – выбранный председатель на судах.
Бранд произнес первое слово в память о Дарри Добром:
– Когда у моего отца работа не задавалась, он злился, проклиная все на свете, бросал молот и уходил один в лес пить пиво, а, подобрев, возвращался, и тогда у него все получалось, даже лучше, чем он рассчитывал.
Все заулыбались и по-доброму засмеялись: «Вот какова магия пива!» Потом Бранд передал слово своей супруге.
Сальбьёрг была крепкой и здоровой женщиной, очень доброй, при необходимости твердой, но главное, очень заботливой, ну – мечта. Не смотря на трудности в отношениях с мужем, поистине она очень его любила, и лишь она могла усмирить его нрав. Но о ее характере трудно было что-то сказать, поскольку, если женщину видят исключительно в качестве матери, то ей приходится отбросить всю свою многогранность и довольствоваться данной ролью, ведь только в этом случае к ней будут относиться уважительно. Она родила трех здоровых сыновей и красивую дочку. Несмотря на свой почтенный возраст, она могла бы при желании родить хоть целую дружину, но с тех пор, как двое старших сыновей погибли, она стала бояться этого дела. С той поры Сальбьёрг подурнела, заметно располнела, а глаза остались печальными, кроме того, она стала скованно себя вести в постели, отчего Бранд к ней охладел.
Сальбьёрг продолжила:
– Раньше Дарри с каждого похода привозил для своей супруги разные украшения, он отдавал ей самые дорогие вещи, именно те, за которые можно было бы получить огромную выручку в Хедебю. Когда она умерла, он долго не мог с этим смириться, но позже он продолжил свою традицию, привозя заморские подарки для меня.
Сальбьёрг тепло улыбнулась, сохранив вечную грусть своих глаз. Ей не удалось сдержать подступившие слезы, хотя и не ей одной…
Пока она говорила, Хродмар тоже прослезился, и Бранд, поджав губы, грубо ткнул его, процедив: «Твой дед еще не успел постучать во врата Асгарда, а его грудь уже в твоих соплях!» Несколько человек украдкой посматривали за тем, как Бранд воспитывал двадцатилетнего сына, и прибой стыда накатил по спине Хродмара. Ему невыносимо захотелось уйти. Вместо сына Бранд передал слово Лауге, своей дочери, и Хродмару стало еще обидней.
Лауга была очень красивой и милой девушкой семнадцати лет, игривой, хоть и порой строптивой, но не без причины – ее избаловали родители до безобразия. Она глядела на грустное лицо матери с осознанием того, что выходить замуж как-то не хочется. Изредка даже позволяла себе перечить воле отца – дерзость невообразимая в таких суровых краях. Чтобы уберечь от бедности свои владения, Бранду срочно требовалось выдать ее замуж. Лауга многих пленяла своей красотой, но отвергала каждого осмелившегося предложить руку и сердце. К счастью для нее, отец очень любил дочку, поэтому не ущемлял ее в выборе. Переняв холодную расчетливость отца, Лауга если и стремилась выйти замуж, то за того, с кем ей получилось бы сохранить свой привычный вольный образ жизни. Нельзя сказать, конечно, что она ничем не занималась по дому, это неправда, но в сравнении с другими девушками, ей очень повезло. Словом, ее изнеженность была осуждаема, но из-за красоты простительна, чем она и пользовалась. Избалованность и расчетливость – смесь страшная.