Химеры
Шрифт:
Ньет передернул плечами, отвернулся, бесцельно пошел по улице. Никого не осталось, ни людей, ни детей, ни собак. Это был очень маленький рыбацкий поселок. Полуночные твари, разворотившие здесь все, тоже давно убрались прочь. Их привлекают только живые создания — теплая кровь, дышащая плоть.
Фолари огляделся, отыскал дом с уцелевшей крышей, дернул перекошенную дверь, вошел внутрь. Некоторое время рылся в шкафу, нашел старые брезентовые штаны, надел. Обуви не было. На второй этаж он не стал подниматься — сладковатый запах тления сочился оттуда, как отравленная вода.
Посидел бесцельно у круглого стола, накрытого вязаной скатертью. Со стены на него смотрело семейство — фотография
Ньет некоторое посидел на стуле, вдыхая запахи опустевшего жилища, потом не выдержал, вышел вон. Ночевать он устроился под перевернутой лодкой, натаскав под нее несколько охапок сена.
— Две недели, — бесстрастно сказала Эвина — высокая, прямая, как древко. Двуслойное шерстяное платье стекало по ней, как кровь, расходилось по полу. Очень светлые, почти платиновые, волосы прикрыты сложным полотняным убором, охватывающим заодно щеки и подбородок. Глаза, как у всех тут, темны — колодцы, пробитые в ночь. Богатые серебряные украшения, на руках — синие узоры.
Киаран провел Амарелу в замок, потащил по коридорам и тут ей стало совсем худо. Если по пути, в лесу, среди метели, она как-то держалась, то в условной безопасности каменных стен расслабилась и разум тут же перестал цепляться за подобие реальности. Мир расслоился, словно в хрустальной призме. Амарела не могла понять, где двери, куда идти, путала пол с потолком, то и дело засыпала. Наверное, она обезумела бы, и Киаран, беспомощно хлопотавший над испортившийся человечкой, сошел бы с ума тоже, но тут на них наткнулась одна из жриц короля Тьяве.
Теперь, когда сознание хоть немного научилось фокусироваться в чуждом и непривычном мире, Амарела понимала, что в суровом и небольшом сообществе слуа верховодят женщины. Мужчины слишком быстро погибали тут, в землях Полуночи. Силы, подвластные жрицам Тьяве, поражали воображение.
Амарела провела в Аркс Малеум уже двое суток. Большую часть этого времени она лежала в кровати и бредила. Ей мерещились серые облака, несущиеся по холодному голубому небу над комнатами, лишенными крыши, трава, растущая корнями вверх, волны кварцевого песка, зеркала луж на месте Великого моря, камни, которые поют, и молчаливые, как статуи, люди. Она обоняла сладковатый аромат спелых яблок, неуловимо сменявшийся запахом гниения и крови. Яблоки катились по истертым серым ступеням, волной выливались в коридор.
В бреду она вцеплялась в руки женщин слуа, в свое горло, до крови разодрала себе предплечья, и, говорят, кричала и звала отца своего ребенка.
Ребенок ее и спас.
Ни одна из этих холодных, как камни, из которых сложены стены крепости, женщин, и пальцем бы не пошевелила, чтобы помочь человеческой дочери. Но любую беременность здесь ценили, как драгоценность.
Амарела лежала, до подбородка укрытая меховым одеялом, тело под тонкой полотняной рубашкой — она знала — покрывали такие же синие узоры, как на руках у Эвины. Ладони, и лоб, и скулы, и даже ступни ног — все было кропотливо расписано вайдой. Стоило пошевелиться, и многочисленные черненого серебра кольца и амулеты, которые надели на нее, чтобы вернуть ускользающее сознание, начинали глухо позвякивать. Серебряные браслеты защелкнули даже на щиколотках, как кандалы.
В голове ее постепенно прояснялось. Амарела молча и бездумно переводила взгляд с высоких темных потолочных балок на резные, желто-серые от времени капители колонн — из пышных сверленых снопов выглядывали острозубые мордочки, кривые, ушастые, с искаженными улыбками. На одной из капителей мазком старого лака лежал золотой солнечный луч. Амарела глянула в проем окна — открытого, не забранного даже переплетом. Небо серое. Солнце протекало в Полночь не пойми откуда. Только не с неба, это точно.
— Дитя еще только разгорается в тебе, — слуа отвернулась и смотрела в незабранное ставнями окно. — Но я вижу, что это мальчик.
— Что с ним… будет? — голос звучал незнакомо, но исходил из ее губ.
— Разве я могу знать. Со временем все откроется, поверь.
Волосы, которые она срезала в Серединном мире почти наголо, теперь отросли и непослушными темными кольцами лежали на подушке, спускаясь ниже ушей. Амарела не знала точно, прошло ли в Аркс Малеум двое суток или два месяца. Эвина иногда разговаривала с ней, иногда сидела у окна — глубокой стрельчатой ниши из которой тек ледяной сквозняк, крутила веретено, пела песни — долгие, страшные, еле уловимо отдающие яблоками, как и все здесь. Еще приходила Ружмена, такая же тонкая и высокая, в синем суконном платье, с темными косами, ниспадавшими из-под шерстяной шапочки. Подбородок ее тоже обхватывала полотняная белая лента, кончики острых ушей были прихотливо вырезаны — как кружево. Живот отчетливо круглился под платьем и под двумя серебряными поясными цепочками — она была месяце на пятом беременности. Посреди госпиталеума возвышалось несколько серых каменных столов, напоминающих надгробия, Амарела не знала, зачем они.
Аркс Малеум медленно кружился вместе с полуночными землями, ловя редкие лучи не видимого здесь солнца, накреняясь иногда так, что у Амарелы начинала кружиться голова и ломить виски. Крепость была как чаша с туманом, с яблочной терпкой настойкой, со страшным птичьим молчанием. Иногда со двора доносился рев рогов, выкрики и лай собак. Но чаще Холм Яблок тонул в тишине.
Пришел однажды король Тьяве, высокий, широкоплечий, с темными прорезями глаз над каменными скулами. Грудь его отягощала королевская цепь, по плечам стекала запекшаяся кровь волос. Долго стоял над амарелиной кроватью, сжимая и разжимая пальцы с острыми темными когтями. Амарела безучастно смотрела, не шевелясь, пока король слуа не отвернулся и не вышел из госпитального покоя.
— Тьяве — значит тень, — сказала Эвина. — Инсатьявль. Он правит нами восемь сотен лет.
— А до него?
— Старший брат, Яго. Но он ушел к вам. Ты много болеешь. Не годится.
Амарела полулежала среди подушек и ради тренировки разглядывала кладку стен, серые с черным гобелены на стенах, с малой толикой лазури, вышивку на платье Эвины, знакомую уже резьбу на капителях. Во дворе снова лаяли собаки и слышались суровые мужские голоса, визгливое злое ржание жеребцов.
— Я хочу встать, — сказала она.
Часть вторая. Глава 7
— Господин Илен, с вещами, на выход!
Собрался Рамиро еще с вечера. Поэтому он сунул в карман губную гармошку, которой развлекался с утра, подхватил элспеновский чемоданчик, и без задержек шагнул в раскрывшуюся дверь. Два молодцеватых стражника ожидали в коридоре — ежедневный ритуал, навевающий уныние. То ли ты почетный гость, то ли пациент психиатрической больницы…
В коридоре он снова столкнулся с соседом из двенадцатой камеры (у самого Рамиро была номер одиннадцать) Двухнедельное пребывание в Карселине на рыцарей, похоже, действовало не так благодатно, как на случайно попавшего сюда штатского. Макабрин был мрачен, как туча, быстрый южный загар почти стерся с бледной физиономии, под глазами темные круги.