Химеры
Шрифт:
Рамиро пожал плечами.
— Это и правда не денево дело.
— Я думала, он тебе друг!
Рамиро помрачнел.
— Даже у друзей однажды кончается терпение.
— Мне бы такое дролерийское терпение, — буркнула Лара. — Жила бы себе и не тужила. Вот, — она достала из сумки пачку писчей бумаги и новенькую ручку-самописку. Положила их на стол, рядом с пакетом с апельсинами. — Садись и пиши.
— Бумага! — восхитился Рамиро. — Вот спасибо!
— Пиши, говорю. Прошение. Не королю, а лорду Тени, сэну Кадору Маренгу.
— Прямо сейчас?
— А
— И заслуги свои не забудь перечислить, — Креста постучала железным пальцем по листу. — Свои и Кунрада.
— Я не помню! — Рамиро с тоской поглядел на женщин. Он терялся, когда дело доходило до заполнения бумаг, прошений, деловых писем и прочего. — Зачем это вообще нужно? Я и так в Карселине сижу, тут копают — будь здоров, зачем еще какие-то прошения? Я ведь не нобиль, даже не военный.
Лара вздохнула, на мгновение закатила глаза и снова порылась в сумке. Достала исписанный листок.
— Ты не нобиль, ты болван. Вот список твоих с отцом заслуг. Что-то мне подсказывало, что ты нихрена не помнишь. Кроме прочего, у твоего отца — Серебряное Сердце первой степени, у тебя — Серебряное Сердце второй степени, это рыцарские ордена. Рыцарь имеет право оправдаться перед лордом и перед королем. Это, — она постучала ногтем по списку, — реальный шанс, что тебя вообще выслушают, с твоим «особым случаем». Ты думал, где окажешься, когда к тебе потеряют интерес в Карселине? Ты думал, кто тебя будет судить? Ты представляешь, что сейчас творится в муниципальных судах? Ты знаешь, что сейчас гребут всех, кто где-то случайно пукнул, на кого кто-то стукнул? Ты в окно хоть смотришь иногда? Виселица не простаивает, Рамиро Илен. Не только четверг, но и всю неделю, кроме, слава кошкам, выходных.
— Головы тоже летят, — сурово кивнула Креста. — Но Лара права, в королевском суде у тебя больше шансов, чем в муниципальном.
— Мне положен защитник от Цеха, — сказал Рамиро. — Если муниципальные не справляются. У Цеха есть свои юристы.
Лара зло усмехнулась.
— Ты думаешь, мы с Крестой туда не стучались? Твой …ный, — она выругалась так, что Рамиро поморщился, — Цех Живописцев и Графиков тянул две недели, а вчера разродился письмом, что, мол, Цех не вправе заниматься юридической защитой своих членов в суде, потому как эти права принадлежат исключительно государственным чиновникам. И даже статью какую-то приплели для убедительности.
— Погоди, — нахмурился Рамиро. — Но в уставе Цеха сказано…
— Пишите жалобу! На ежегодном собрании Цеха она будет рассмотрена! — Лара оскалилась как волчица. — Официальных представителей от Цеха на суде не будет, неофициальных тоже, ни одна ваша цеховая рожа за тебя не вступится.
— А мастер Весель? — Рамиро чувствовал себя оглушенным. — А Рив Каленг?
— Господин Варген болен, господин Каленг уехал, все остальные господа кто где, по горло заняты или страшно болеют. А этот ваш председатель цеховых мастеров, как его бишь, господин Сордо…
— Глухарь, — подсказал Рамиро.
— Натурально! Этот ваш Глухарь, отвел меня в уголок, и, заглядывая в декольте, посетовал, что не понимает, по какой причине Цех должен отвечать за выходки своего не самого лучшего художника. Извини, причину я ему не предоставила.
— Лара!
Рамиро выдохнул. Посмотрел на женщин затравленно. У Лары красные пятна гуляли по лицу, у Кресты лоб пересекла глубокая вертикальная морщинка.
— Спасибо, девочки, — сказал он со всей теплотой. — Постараюсь не попасть в расход. Правда, жалко ваших трудов.
— Твои жабки и тритоны их не стоят, — буркнула Лара. — Бери ручку и пиши.
Рамиро взял ручку и написал прошение лорду Тени, частично сам, частично под диктовку.
Он не знал, сколько жабок и тритонов спаслось из шумашинского отстойника. Остался ли вообще кто живой к моменту, как Рамиро там появился.
Когда сосредоточенный контактный заряд переломил запирающий брус, и железные воротца распахнулись под напором воды, в овраг хлынули грязь и пена, обломки и мусор, и бог весть, что там было еще, в темноте не разглядишь. Если там и были фолари, Рамиро их не увидел. Спросить у Лары с Крестой вернулись ли фолари на набережную, он не решился.
В камеру заглянул охранник:
— Прекрасные дамы, время посещения истекло.
На прощание женщины расцеловали Рамиро, а Креста сжала стальными пальцами рамирово ухо и больно покрутила — почти забытый, но в пору рамировой юности частенько практикуемый способ добавить племяннику ума.
Он прошел по камере два шага чтобы проводить их. В раскрытую дверь был виден коридор, крашеный на два ярда от пола скучной бежевенькой краской. Двое охранников вели заключенного в белой, с расстегнутыми рукавами и воротом — видно вынули запонки — рубахе, со скованными за спиной руками, высокого — на полголовы выше их — с белесым чубом и прозрачными глазами; даже без гербов и нашивок принадлежность господина макабринской фамилии была очевидна. Охрана остановилась, пропуская женщин, а заключенный учтиво им поклонился, не опустив глаз.
Рамиро неожиданно вспомнил, что уже видел эту морду, и даже вспомнил где — в парке, в день коронации, во время ритуальной потасовки с дролери из "Плазмы". Помнится, господин этот так обессилел от алкогольных подвигов, что его отливали водой из фонтана.
А теперь он сидит в соседней камере.
Дверь закрылась, щелкнул засов — Рамиро немного постоял, глядя на круглый стеклянный глазок, в который нельзя было посмотреть изнутри, а снаружи — можно, потом вздохнул и сел на кровать, облокотился на откидной стол.
Камеры Карселины напоминали смесь купе поезда и муниципальной больницы, вот только ему, Рамиро, тут было не место.
Карселина — это для нобилей. Это им приносят питательный диетический обед: первое, второе и компот, для них тут тюремный врач и даже, говорят, психолог, прогулки по крытому внутреннему двору, королевский портрет в каждой камере. Правда, они иногда выходят отсюда на эшафот. Герейн, юный и прекрасный, следил за ним укоризненным кошачьим взглядом с черно-белой, под стеклом, фотографии на стене напротив кровати.