Химия без прикрас
Шрифт:
Я подняла глаза из-за сумки. Даже не знаю, что меня снедало больше: чувство стыда или моя глупость. Так хочется поговорить с ним… Но к чему это приведет? Я уже просто боялась сделать еще хуже.
Удивительнее всего было то, что ни в тот момент, когда мама узнала о нас с Дмитрием Николаевичем, и наши отношения обещали прекратиться, ни сейчас, когда я сама сказала, что все это было ошибкой, я не представляла себе, как бы все было БЕЗ него? Мало того, я, в общем-то, и не представляла себе, что будет, если мы будем вместе.
Я наблюдала за смеющимися учениками, которые дурачились с идиотскими разноцветными гирляндами, носились по всему залу, шутили… А что было бы сейчас
Я не раз думала о том, что изменившись однажды, мы никогда не станем прежними. Человек, открывший мне глаза на все, что вокруг меня происходит, возможно, сам того не ведая, изменил меня до неузнаваемости. Наверное, многие оказывались на моем месте. Да что уж там, до нас доходили слухи о девушках из восьмых, девятых классов, где кипят такие страсти, что нам и не снилось! И, думаю, что любая школьница, поругавшись со своей второй половинкой, будет страдать. Как — это уже другой вопрос, касающийся индивидуально каждого. Ведь и чувствуют все люди абсолютно по-разному. Если задуматься, можно вообще всю нашу жизнь списать на игру гормонов в разные периоды жизни. Химия. Все это — чертова химия.
Почему я вообще позволила себе поддаться этим чувствам?! Боже, ведь я даже не заметила, как они окутали меня! Раньше можно было бы часами копаться в себе, так и не найдя ответ, но сейчас, когда ты можешь взглянуть на ситуацию как бы со стороны, то вдруг начинаешь замечать очевидное.
Нам нравится это романтичное ощущение неизбежности, страдания, непонимания. Мы молоды, мы любим рисковать. Мы словно балансируем, наслаждаясь острыми ощущениями, в которых так отчаянно нуждаемся. Мы будто самоутверждаемся собственным риском. Мы есть. Мы выросли. И мы только начинаем по-настоящему жить.
Но когда кто-то неожиданно срывается, все вокруг только разводят руками, не понимая, как такое могло случиться? Он же полностью контролировал ситуацию! На это есть только одно объяснение: на самом деле, нам не знакомо чувство контроля. Оно чуждо нам по своей природе. Ты можешь понимать это, не понимать, это не важно. Один раз уступив себе, ты не сможешь остановиться. И совершенно не важно, в чем именно вы дали себе слабину, в чем заключается ваш соблазн: вечеринки, наркотики, алкоголь, самообман или жажда скорости… В моем случае это — человек. Простой и вместе с этим совершенно необыкновенный. Человек, рядом с которым мне хочется улыбаться.
— Дмитриева, либо звук иди проверяй, либо помогай Прилепской с гирляндами, — скомандовала Лидия Владимировна. — Степанов, чучело! Что ты натворил?!
Толик, изображая из себя звезду эквилибристики, повис на гирлянде, но та, совершенно не предназначенная для подобных цирковых номеров, порвалась, после чего это «чучело», как метко выразилась Лидия Владимировна, полетело вниз, срывая за собой почти все украшения со стены.
Мои одноклассники прыснули от смеха, а Лидия Владимировна, становясь постепенно багровой от злости, вышла из актового зала. Ох, Степанову удивительно повезло. Учитывая, как поменялся характер нашей классной к концу года, можно предположить, что она скорее всего пошла считать до десяти, чтобы собственными руками не придушить ученика. Да, Толян родился в рубашке.
А еще можно было предположить, что он что-то употреблял, судя по странному поведению. Да и глаза как-то неприятно и неестественно бегали. В нашем лицее, впрочем, как и во многих других школах, старшеклассники баловались разными незаконными веществами. Я всегда старалась держаться в стороне от всего этого. Даже от сплетен. Просто пару раз краем уха слышала несколько баек о приключениях
— Дмитриева, на звук! — багровое лицо Лидочки показалось в дверях, а потом тут же исчезло оттуда опять в коридор. Я, посчитав, что сейчас не стоит ни спорить с ней, ни медлить, поспешила подняться в радиорубку. Но уже подходя к двери замешкалась, потому что звук, который оттуда доносился, совершенно сбил меня с толку. В радиорубке кто-то рыдал. Рыдал навзрыд, подвывая и, признаться, я весьма удивлена, что этих рыданий не было слышно в зале.
Несколько секунд я колебалась, стоит ли заходить. Может человеку хочется уединиться и спокойно поплакать. Если бы этот человек хотел порыдать на чьем-то плече, уж, наверное, он бы это сделал. А может, он там и не один вовсе, а как раз вместе с этим самым «плечом». Но…
— Дмитриева! — раздался злобный голос Лидии Владимировны внизу, и я, вздрогнув, приняла, возможно, не самое верное, решение. И толкнула дверь в радиорубку.
Тот человек, чьи рыдания доносились из-за двери, посмотрел на меня с такой ненавистью, будто я мешала вершиться чему-то ужасно важному, осквернила своим присутствием священный обряд пролития слез. Но потом, решив, что, видимо, хуже, чем есть, уже не будет, этот человек махнул рукой и, отвернувшись от меня, притянул колени ближе к себе, продолжая ронять соленые слезы.
— Э-э-э… — многозначительно начала я, несмело шагая вперед. — Прости, Ник, мне надо аппаратуру проверить.
В ответ я получила всхлипывание и легкое подвывание. Честное слово, может, мне надо было попытаться сказать что-то утешительное, но вид плачущей… Нет, рыдающей Королевой настолько выбил меня из колеи, что я вообще не представляла, по какому поводу она может плакать и что ей можно сказать, чтобы успокоить. Это вообще, простите, чертов нонсенс — искренне рыдающая Королева улья.
Нет, конечно же, она частенько проливала соленые слезки, становясь при этом на вид такой хрупкой, нежной блондинкой, которую захочется приголубить, защитить любому доблестному рыцарю. Она разбиралась в людях, знала, как ими управлять и прекрасно этим пользовалась. Те, кто понимал, зачем она это делает, не верил ни одной ее слезинке, но, когда речь заходит о любвеобильной и, как поговаривают, опытной Королевой, молодые люди почему-то теряли свою бдительность и, выпячивая грудь, наперебой начинали бороться за ее внимание.
Но сейчас она, краснолицая, совсем, как я недавно, с опухшими глазами и полопавшимися в них сосудами, размазывала косметику по щекам, периодически вытирая слезы и своим сбившимся дыханием, которое она отчаянно пыталась усмирить, невольно доказывала один простой факт. Эти слезы — абсолютно искренние. Ей действительно плохо. И вот тут-то стоит вернуться ко мне, потому что, повторюсь, я не представляю, ЧТО или КТО мог довести ее до ТАКОГО состояния. И… Мне ее жалко.
Налив в кулере воды в стаканчик, я медленно, будто приближаясь к опасному хищнику, подошла к Нике, а потом, поняв, что она совсем не собирается кидаться на меня и перегрызать мне глотку, присела перед ней на корточки.
— Ник, — позвала я, и девушка подняла голову. Слой штукатурки, не подготовленный к такому эмоциональному всплеску, растекся так, что среди черноты дорогой косметики на меня растерянно смотрели голубые глаза. — На, вот…
Я протянула стакан с водой, и Королёва неуверенно взяла его у руки и сделала пару глотков.
— Ты лучше сразу, залпом, помогает, правда, — порекомендовала я, все еще сидя перед ней на корточках, и она, как ни странно, послушала меня и выпила всю воду до дна. — Еще? — спросила я, забирая из ее рук стаканчик.