Шрифт:
Сисилия Берг
«Геракл»
Смех катером прибыл на круизное судно «Геракл», когда оно находилось в Желтом море и готовилось к отплытию. Он поселился в номере на седьмом этаже. Почему-то для него было важно поселиться именно на седьмом этаже. Подсознательно он понимал, почему, но не позволял себе в этом признаться. В номере Вирджи жил сухой неразговорчивый норвежец, с которым Смех столкнулся в коридоре, когда направлялся в ресторан пообедать. В ресторане Вирджи не появлялась. Пообедав, Смех переоделся у себя в номере, взял полотенце и направился к бассейну, чтобы искупаться и позагорать. Он вдоволь наплавался в бассейне с морской водой и, нежась в шезлонге, смотрел на морские пейзажи. Зеленый берег с обильной, сплошной кудрявой растительностью радовал глаз.
Отдаваясь созерцанию, Смех блокировал для доступа свою память и постарался забыть свою суть. Он сидел у бассейна, ощущая себя то легким ветерком, который подгоняет и теребит рыбацкие лодки, то лучами солнца, которые гладят всех женщин по самым нежным местам, то птицей реющей в завидной неподвижности перед ним за бортом. То он превращался в старого рыбака под утлым парусом, которого дома ожидала желтая стареющая жена и маленькие дети. То он смотрел на уплывающую вместе с берегом зеленую гору, за которую садилось солнце. И ему казалось, что он сам превращается в эту чудесную гору, которая создает своим присутствием вековой, тысячелетний пейзаж. Точно так день за днем солнце садилось за гору. По горе ходили люди, которые жили на ней, и которых теперь нет. И желтое пятно солнца, прячась за горой, подсвечивало ее с другой стороны, создавая сказочный ореол сияния.
Смех сидел в шезлонге. Руки, ноги и все тело, все его мышцы были расслаблены. Через несколько часов неподвижности, засыпая и просыпаясь, он достиг того состояния, когда кажется, тебя вообще нет. Ты все это видишь не как участник жизни и человек, а как частица всего этого. Ему казалось, что он раздарил себя всему окружающему: воде, камням, деревьям, предметам природным явления. Он знал это состояние и знал, что это и есть вершина отдохновения. Он некоторое время наслаждался этим своим чувством растворенности во всем, пока ему не захотелось вернуться в телесный мир, где тела и вещи вступают во взаимоотношение. Он собирался это сделать, просто дотронувшись до чего-нибудь. Он лежал в шезлонге и не чувствовал под собой твердой основы. Он как будто парил над всем. Чтобы это изменить, ему достаточно было поднять руку и потрогать себя, шезлонг, полотенце, тапочек, потрогать любую вещь, чтобы вступить с ней во взаимодействие, осуществить контакт и подтвердить, что он все-таки есть как объект, тело. Но ему этого не удавалось. Он не мог заставить себя пошевелить даже пальцами рук и ног. Он собирался это сделать, но не хотел себя заставлять нарушать свое состояние, потому что в нем, в этом его состоянии неподвижности пряталась бесконечность жизни. Он снова вспомнил Вирджи. И вдруг в какой-то момент услышал ее голос. Ему показалось, что он слышит ее голос. Он вздрогнул, приподнялся и оглянулся. Нет, показалось. Именно показалось. Он встал и прошелся по палубе. Да, ему это именно показалось. Ее не было у бассейна. Он снова сел как прежде в шезлонг. Попытался занять прежнюю позу, но не смог достичь прежней отрешенности. Ощущение бесконечность жизни исчезло. Неподвижность вернулась, а бесконечность стала иллюзорной. Что-то нарушилось, когда он вздрогнул и приподнялся. Безмятежная иллюзия неподвижности пропала вместе с самой неподвижностью, которая украла у него ощущение бесконечности.
После ужина он захватил из номера плед и снова вышел на открытую палубу к бассейну. Солнце скрылось за горой. И сама гора скрылась вместе с берегом. Синь надвигающейся темноты покрыла море покрывалом, сотканным из тумана. Он отдыхал, стараясь постичь неподвижностью смысл жизни и вечность. Он только не знал, можно ли постичь неподвижностью смысл жизни и вечность. Он этого не знал, но все равно это делал. Как бывает, когда делаешь что-то и думаешь, что у тебя обязательно получится, что ты задумал. Ты надеешься на это и делаешь, потому что не можешь не делать.
Когда он открыл глаза, горели тусклые палубные огни. У борта стояла изящная девушка и смотрела в море. Она то ли о чем-то думала, то ли просто ей захотелось побыть одной. «Вирджи», – подумал Смех. Он снял с себя плед, поднялся на ноги. «Вирджи», – подумал он снова и пошел к ней.
– Вирджи, – чуть слышно позвал он, боясь снова нарушить иллюзию неподвижности.
Он не верил своим глазам, не верил, что это Вирджи. Но он очень хотел, чтобы это была она.
– Вирджи, – позвал он громче. – Вирджи…
– Что? – обернулась девушка. – Что вы хотите?
Это была не Вирджи, но Смех почему-то не хотел в это верить.
– Вирджи, – снова позвал он, надеясь, что его узнают, и подошел еще ближе.
– Вы ошиблись, – сказала девушка.
Смех замолчал и замер. Девушка отвернулась. И тут он услышал, что она всхлипнула.
– Что с вами? – спросил он. – Вы плачете?
Она ничего не отвечала. Если раньше она стояла неподвижно, то теперь ее плечи вздрагивали. Когда он подходил, ему казалось, что перед ним молодая женщина с красивой фигурой. Но как только она обернулась, он увидел, что это симпатичная девушка.
– Вам надо успокоится, – сказал Смех разочарованно и грустно. – Принять успокоительное… Лучшего успокоительно, чем коньяк, я не знаю. Здесь становится прохладно. Пойдемте в бар.
– Нет…
– По вашему, лучше зябнуть и плакать?
– Нет.
– Что нет?
– Я не пойду… Он там…
– Кто он? Где?.. Не смешите меня. Здесь баров, как звезд на небе. Мы пойдем в любой другой.
Смех посмотрел за борт. Ему вдруг стало очень грустно оттого, что он обознался. И еще оттого, что около него стоит и страдает милая девушка, похожая на Вирджи. И где-то далеко, может быть, также стоит Вирджи и, может быть, плачет. Почему-то она плачет. Она ведь может плакать. Тогда она сказала: «Не ищи меня. Я сама тебя найду…» Но как она может его найти. Где он? И где она? Ему стало жалко ее. И ему стало жалко эту девушку. Он положил ей руку на голову и погладил. Так гладят детей, которых хотят успокоить. Девушка посмотрела на него с удивлением. Она начала успокаиваться. Наверное, ей польстило, что он не стал к ней приставать. И удивило, что он по-отечески положил ей руку на голову и погладил. Смех вдруг прочитал ее мысли и понял, что так когда-то в детстве гладил ее по голове отец. И сейчас здесь произошла связь времен. Ее удивленный взгляд на него подтвердил, что он прав. Она затихла. Они стояли и молчали. Потом она сама начала рассказывать свою драматическую историю.
– Я его любила… Сильно любила…
Он обнял ее за плечи и прижал к себе.
– Если бы кто только знал, как я его любила.
И С меху показалось, что он это знает.
– Но я ему нужна была для другого. Да… Для другого… Когда я поняла, для чего я ему нужна, было уже поздно. Он оказался обычным сутенером. Все время подкладывал меня богатым клиентам и зарабатывал деньги. Теперь я так больше не могу и не хочу… Но он меня не отпускает. Я несколько раз пыталась от него сбежать. Его люди меня ловили и возвращали… Потом они меня били… Если бы кто только знал, как они меня били…
И Смеху показалось, что он знает, как они ее били. Он живо представил себе эту картину.
– Видите, я дрожу… Стоит мне вспомнить это, как я начинаю дрожать… Я их боюсь…
«Обычная история, – думал Смех. – Девушка хотела больше, чем получила. Она хотела все и сразу – любовь и деньги. Но так не бывает. Потому что «все и сразу» человек получает только вместе со смертью, если он чего-то достигал и смог достичь. У него все есть, и ничего нет». Ему почему-то захотелось помочь этой девушке. То ли потому что она чем-то походила на Вирджи, то ли потому что Вирджи могла оказаться точно в такой же ситуации.
– Пойдем, выпьем, – снова предложил он. – Тебе нужно успокоиться.
– Да… Мне нужно успокоиться. Мне нужно выпить…
– Как тебя зовут?
– Лиз… Меня зовут Лиз. И я пойду в бар. Да, – сказала она отважно. – Я пойду с тобой в бар. Только я не знаю, как тебя зовут.
– Я тоже не знаю, – ответил Смех и на ее вопросительный взгляд добавил. – Я забыл.
– Как же тебя называть? – спросила она.
– Называй меня просто Рассветом.
– Рассвет? Почему Рассветом?