Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка
Шрифт:
— Guth wiljis, habai ita swe, — сказал король, удостоив меня благосклонной улыбкой. — На все воля Божья, да будет так.
На этом ужин закончился, и я снова отправился к себе в поместье, где должен был дожидаться, когда Теодорих призовет нас с Фридо на переговоры со Страбоном. Я мог бы остаться во дворце, но мне хотелось спать под крышей собственного дома, и вот почему. С той самой ночи, когда я ускользнул от walis-karja, оставив у них своего любовника-маннамави, я все размышлял об одной вещи. Смогу ли я после Тора и Геновефы найти удовлетворение в объятиях простой женщины или обычного мужчины? Признаюсь, в первую же ночь после возвращения домой я получил по крайней мере частичный ответ на этот вопрос, и помогла мне в этом одна из моих рабынь.
Узнав, что за время моего долгого отсутствия светловолосая свевская девушка Рената вышла замуж за одного из моих молодых рабов, я великодушно воздержался от того, чтобы предъявить на нее права собственника. Я воспользовался темноволосой аланкой Нарань, чей муж-мельник всегда был рад уступить ее своему frauja. К немалому своему облегчению (спасибо доброй Нарань), я убедился, что на самом деле вовсе не обязательно испытывать за одну ночь и в одной постели все разнообразие объятий и совокуплений. Я вновь наслаждался и открывал для себя, что, даже несмотря на ограниченное, в силу ее физиологии, количество способов, которыми женщина может доставить наслаждение и получить его сама, эти способы удивительно разнообразны и приятны. На следующую ночь — когда в качестве Веледы я привел в свой дом в Новы привлекательного юношу, странствующего торговца, которого встретил на рынке, — я с радостью снова открыл для себя многочисленные наслаждения, которые способен доставить мужчина-любовник.
Пять или шесть дней спустя, облаченный в доспехи и полностью вооруженный, я сидел на своем Велоксе неподалеку от Мления под названием Ромула и смотрел на противоположный берег узкой мелкой речушки. Рядом, безоружный и без доспехов, сидел на своем гнедом мерине принц Фридо. Чуть позади нас ожидала значительная часть армии Теодориха. На некотором расстоянии, на противоположном берегу реки, тоже в ожидании застыло войско Страбона. Их внимание, как и наше, привлекал маленький пустынный островок на середине реки, где (это было условие Страбона) и предполагалось провести переговоры. Там находилось восемь человек, хотя было видно лишь семерых.
С нашей стороны реку вброд перешли король Теодорих и сайон Соа, а с противоположной приехал король Фева в сопровождении четырех слуг, которые доставили в занавешенных носилках то, что осталось от Страбона. Было понятно, почему человек-свинья настоял на том, чтобы встреча состоялась на острове, — таким образом он оказывался на значительном расстоянии как от своих, так и от наших людей. Не мог же Страбон в самом деле позволить, чтобы увидели что-нибудь, кроме его головы, которую он высовывал между занавесками носилок. Едва ли эта поза приличествовала военачальнику.
Я наклонился и спросил Фридо:
— Ты узнаешь отсюда своего отца?
— Да, да! — воскликнул он, радостно подскакивая в седле.
Я быстро предупредил мальчика:
— Только ни в коем случае не надо звать отца или махать ему. Ты скоро присоединишься к нему. А пока какое-то время давай соблюдать тишину, как все остальные.
Мальчик покорно подчинился, слегка смутившись; он вообще выглядел смущенным и растерянным все время с тех пор, как прибыл в Новы, и это было понятно. Ни я, ни мои слуги не сказали Фридо, что я был человеком Теодориха или что он сам был заложником во владениях Теодориха. По пути сюда, в Ромулу, мы с ним держались позади колонн центурионов, поэтому Фридо не знал даже, что он едет вместе с армией, которая двигается, чтобы сразиться против войска его отца. И разумеется, никто не сообщил ему, на каких условиях сейчас велись переговоры вон на том островке и кто был их участником.
Все воины обеих построившихся армий хранили молчание и изо всех сил старались, чтобы их кони не ржали, а оружие, доспехи и сбруя не скрипели и не бренчали. Мы прислушивались к тому, о чем совещались Теодорих и Страбон, потому что Страбон высказывался во всю мощь своего хриплого грубого голоса, который я хорошо помнил. Очевидно, он надеялся таким образом укрепить дух своего войска и одурачить наших воинов: пусть все услышат обвинения и ругательства, которыми он осыпал Теодориха.
— Да ты жалкий изменник, двоюродный братец! Подлый Амал! Ты сделал из когда-то гордых остроготов настоящих лизоблюдов! Под знаменем слабака вроде тебя они — жалкое подобие римлян! Подумать только, остроготы стали всего лишь подхалимами императора Зенона, продав свою свободу за несколько крошек с императорского стола!
Фридо наклонился и шепотом спросил меня:
— Тот человек в ящике, который кричит, — это союзник моего отца Триарус?
Я кивнул в знак согласия, и мальчик снова умолк, он выглядел уже менее растерянным, но не слишком довольным тем, что король Фева выбрал себе такого собрата по оружию.
— Благородные сородичи! — надрывался Страбон. — Я приглашаю всех вас, призываю вас, приказываю вам! Присоединяйтесь ко мне и сбросьте римское ярмо! Покончим с жалким смехотворным королевством предателя Амала!
Какое-то время Теодорих лишь терпеливо сидел на своем коне и без всяких возражений позволял своему врагу (была видна только голова, торчавшая из-за занавесок паланкина) выкрикивать, что тому заблагорассудится. Страбон мог увидеть, что его пламенные речи не произвели впечатления на воинов, стоявших на нашем берегу реки. Постепенно голос человека-свиньи начал слабеть, но он продолжал выкрикивать:
— Братья остроготы! Товарищи ругии! Друзья и союзники! Я призываю вас на битву, и…
На этом месте Теодорих прервал его звучным голосом, который смогли расслышать все, заявив:
— Slavaith, nithjis! Помолчи, братец! Теперь моя очередь говорить!
Но он обратился не к Страбону или ожидающим войскам. Он повернулся к всаднику, который сопровождал паланкин, и крикнул:
— Фева, у тебя хорошее зрение?
Король ругиев слегка качнулся в седле, словно удивившись, и кивнул головой в шлеме.
— Тогда посмотри туда! — Теодорих поднял руку и показал.
— Выпрямись в седле, Фридо, — велел я принцу, когда голова его отца повернулась в нашу сторону. Но мальчик придумал еще лучше. При помощи веревки для ног, которую я помог ему соорудить, Фридо буквально встал во весь рост — он весело помахал рукой и как можно громче позвал своим тоненьким голоском:
— Hails, Fadar!
Конь Февы сделал шаг назад, словно удивился не меньше всадника. После этого все на островке пришли в возбуждение и торопливо заговорили, хотя теперь мы, зрители, не слышали ни слова. Все трое всадников — Теодорих, Соа и Фева — постоянно показывали на меня и Фридо, на Страбона, на его войско. Фева метался по маленькому пространству островка — то подъезжал к Теодориху и Соа, чтобы объясниться с ними при помощи красноречивых жестов, то возвращался обратно к паланкину, чтобы наклониться и поговорить со Страбоном. Человек-свинья наверняка тоже воспользовался бы жестами, если бы мог, потому что паланкин сотрясался от неистовых подскакиваний его изувеченного тела.