Хитон погибшего на кресте
Шрифт:
Римлянин нехотя раздваивался, когда принимал скользкого как угорь священнослужителя: с одной стороны, он с трудом терпел его хитрые глаза, мягкую обволакивающую речь и умение всегда добиваться желаемого, в том числе, от него – прокуратора Иудеи; с другой стороны, Пилат часто пользовался его советами.
– Понимаешь ли, прокуратор, что значит для нас суббота? – задал вопрос Каиафа.
– О да. В субботу нельзя ничего делать, – Пилат с удовольствием обнаружил знания местных обычаев. – Даже если ягненок или человек упадут в колодец – их вытаскивать полагается только на следующий день.
– Так было тысячу лет и на том стоит Иудея, – согласно закивал первосвященник и рассказал один из случаев, чтобы подчеркнуть силу традиции. – Во время Маккавейской войны в субботу отряд воинов не бросил ни единого камня во врага, не выпустил ни одной стрелы. Они были истреблены без сопротивления, но не нарушили закон.
– Это уж как-то слишком…
– Неужели у вас в Риме приветствуют тех, кто нарушает традицию?
– Традиция иногда бывает слишком древней. Приходится менять и обычаи, когда они мешают движению вперед, – Пилат почему-то вспомнил закон о роскоши, принятый в консульские времена, который позволял семье иметь только определенное количество изделий из золота и серебра. «С этим законом ныне было б тоскливо жить многим римлянам», – подумал он.
– Неужели в Риме не будут порицать тех, кто перестает уважать отцов, кто пренебрегает мнением старших? Разве не выслушивается в вашем сенате в первую очередь мнение принцепса – старейшего из сенаторов?
– Все правильно, – согласился на всякий случай Пилат, чтобы случайно не обидеть гостя. Хотя он не мог уловить связь между субботой и принцепсом. Он вообще не мог понять, что нужно первосвященнику. Нравоучительная речь иудея начинала раздражать, и хуже всего, что это раздражение приходилось скрывать ему – римскому прокуратору.
– Я хотел показать тебе, прокуратор, что суббота для нашего народа больше, чем закон и традиция – это образ жизни. Суббота для иудеев – это как часть тела для человека. Ведь неудобно существовать без руки или ноги?
– К чему ты это рассказываешь? Разве римляне посягали на священное право иудеев? – Пилат заподозрил, что Каиафа будет обвинять кого-то из его легионеров.
– О нет, справедливейший прокуратор! – поспешил развеять сомнения первосвященник. – Своя собственная червоточина поразила наше дерево, причем страдает нижний венец сруба. Если не удалить заразу, может рухнуть все здание.
– Довольно говорить загадками, уважаемый Каиафа, – устал от эзоповых речей собеседника прямолинейный Пилат.
– Дело в том, что у нас появился пророк.
– Не особенно ты меня удивил.
– Действительно, – согласился Каиафа, – у нас всегда хватает разного рода прорицателей, пытающихся предсказать будущее, но этот тем отличается, что пытается разрушить настоящее.
– Уж не желает ли он отнять у тебя власть?
– Этот поступает мудрее, он извращает священную книгу иудеев, подпиливает сваи, на которых держится все. Иисус из Назарета – так его зовут – исцеляет больных и этим обретает себе почитателей.
– Он совершает хорошее дело, а врачей и в Риме уважают.
– Если бы Иисус лечил только тело… – вздохнул священник. – Он утверждает, что лечит душу… да и тело не лекарствами спасает, но словом.
– Продолжай, – произнес Пилат. Он еще не понял, каким образом Иисус насолил первосвященнику, но прокуратору стал интересен наконец-то его рассказ.
Каиафа, к сожалению Пилата, не стал раскрывать секреты исцелений, но переключился на другое – то, что волновало его гораздо больше, чем чудесное спасение безнадежно больных людей.
– Однажды в субботу шел Иисус с учениками по пшеничному полю, и были они голодны. Ученики начали срывать колосья, мять в руках и есть. Фарисеи сделали им замечание, что в субботу нельзя собирать урожай и заниматься его обмолотом. На это Иисус ответил, что в свое время царь Давид вошел в дом Бога и взял хлеб, который никто не должен есть, кроме священников. И накормил им своих людей.
– Если они умирали с голода, то спасение человека не важнее ли всех условностей? – не удержался Пилат. – Да разве Бог не возрадуется, когда принадлежащее ему сохранит чью-то жизнь?
Каиафа от философствований прокуратора нахмурился, словно наставник, выслушавший ответ самого бестолкового ученика.
– Правила имеют исключения, – пояснил он, – но Иисус желает само правило сделать исключением. «Суббота для человека, а не человек для субботы», – объявил он фарисеям.
– Понимаю причину твоего возмущения, – по крайней мере Пилат сделал вид, что понимает, хотя ему совершенно не хотелось вникать в тонкости иудейских предрассудков.
– В субботу в храме находился человек, у которого одна рука была иссохшая, – продолжил страшные разоблачения первосвященник. – Иисус велел стать ему на средину храма. Фарисеи поняли, что тот желает совершить исцеление, и начали рассуждать: можно ли творить добро или зло в субботу? Не погубит ли души спасенное тело?
– Продолжай, продолжай, Каиафа, – поторопил сделавшего паузу рассказчика Пилат, которого внезапно охватил интерес к событиям в храме.
– Иисус с гневом обратился на фарисеев, скорбя об ожесточении их сердец, затем приказал больному протянуть иссохшую руку. И обе руки стали одинаковые.
– В мгновение он излечил больную руку?! – воскликнул изумленный Пилат.
– Он сделал это в субботу, в храме, при стечении народа, – не обратил внимания на удивление прокуратора Каиафа. – Да разве нельзя было исцеление отложить до следующей недели, следующего дня? Ведь человек много лет не мог пользоваться рукой, и несколько дней ничего бы не изменили…
– Этому человеку место в императорском дворце, среди лучших врачей империи! – воскликнул прокуратор.
– Да разве ты не видишь, Понтий Пилат, что Иисус именно того и добивается: сначала получить известность и славу, а затем разрушить наш мир – мой и твой мир. Он уже принес в Иудею раздор. Фарисеи составили заговор со сторонниками Ирода с целью погубить Назарянина. Но Иисус с учениками удалился к морю, и за ними последовало множество народа из Галилеи, Иудеи, Иерусалима, Идумеи. И живущие в окрестностях Тира и Сидона присоединились в великом множестве. Там Иисус продолжал исцелять; достаточно было прикоснуться к нему, чтобы избавиться от страшных язв.