Хитрая механика
Шрифт:
— Стой! — притормозил Кузик машину. — Душа горит. Дай хоть пообедаю. — И навсегда скрылся с глаз водителя.
Двое суток напролет гремел тот украшенный шампанским обед.
— А теперь — Тюмень! — Покупая самолетный билет, Кузик лихо сшиб на затылок новехонькую шапку.
Встреча в Тюмени была уже подготовлена. Правда, вместо ресторана «Нефтяник» отправился недогулявший прораб прямо в следственный изолятор.
— На путь исправления и перевоспитания не встал, — констатировали позже судьи, назначая ему побыть на севере еще восемь лет. Но теперь— со строгой изоляцией от всевозможных соблазнов.
Мораль же этой
ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ
Группа была дружной. И талантливой. Это отмечали все преподаватели. Один был отличником, он окончил с красным дипломом, и его оставили на кафедре, остальные — просто хорошистами.
Недавно Арсеньев — он всегда подавал большие надежды — выпустил первый сборник. Поговаривает о Союзе писателей. Брюханов ушел в эстраду. Теперь он довольно известный пародист. Васильев сделал фильм о босоногом детстве. Фильм понравился не всем, но пресса была хорошей. А музыку к фильму написал наш Грачев. Впрочем, его песни знают и без этого. Дунаев пробился как карикатурист. Печатается, работает над мультяшками. Егоров сменил несколько мест и осел в балете. Администратором. Елкин ведет передачу по третьей программе. На испанском. Жариков танцует в ансамбле «Березка». Сейчас на гастролях. Зюкин роет какой-то курган VI–VIII веков, есть интересные находки. Говорят, тянет на доктора.
Остальные устроились тоже неплохо. Не жалуются. И неудивительно — группа действительно была талантливой. Не повезло только Яшкину, отличнику. Он так и сидит на нашей кафедре автоматики. Старшим научным. А ведь тоже подавал надежды!
СТАРИК
Пантелеев в третий раз начал страницу, но доносящийся из передней телефонный разговор не давал сосредоточиться.
— Нет. Не знаю, — отчетливо слышался приглушенный рукой голос сына. — Я еще не говорил. Я сказал — завтра. Ну, что еще…
«Да сколько же можно…» — закипел было Пантелеев, но тут трубка звякнула, и Сашка вошел в комнату, держа руки за спиной.
— Слушай, пап, у меня к тебе серьезный разговор.
Пантелеев вздохнул и отложил книгу. Вызывают в школу? Пять рублей на подарок? Выгнали из очередной секции?.. Неприятности другого порядка бывают, кажется, позже.
— В школе что-нибудь?..
— Нет, что там в школе, — безразлично протянул сын. — Нормально в школе.
— Все у тебя нормально, — рассердился Пантелеев. — А вчера Лидия Васильевна звонила — я уж не стал матери говорить.
Сын, скучая, уселся в кресло, перекинул длинные ноги через ручку и уставился в сумерки за окном.
— А, эта… Жаловалась?
— Не жаловалась — советовалась. Не интересуешься ты ничем. Что ты, собственно, думаешь, а? К чему готовишься? Да я в твои годы… — Пантелеев чуть было не ляпнул про вагоны, но вовремя вспомнил, что никаких вагонов, пожалуй, не было. Да и вообще, разве в этих дурацких вагонах дело? А в чем? И он растерянно посмотрел на сына.
— Ну, — с обычной иронией поинтересовался сын, — что ты в мои годы? Вагоны, небось, грузил?
— Да не в вагонах дело. — Пантелеев махнул рукой. — Ладно, замнем.
Помолчали, глядя в окно.
«Вырос то как, — подумал Пантелеев, рассматривая сына. За лето Сашка похудел, прибавил восемь сантиметров, на губе обозначился пушок. — А все-таки в меня, стервец, пошел, в меня». В сумерках лицо сына показалось ему бледным.
— Как ты себя чувствуешь? Здоров? Плавать не бросил?
— Все нормально, батя. — Сашка скрипнул креслом. — Ты не волнуйся, все нормально.
— Ладно, что там у тебя?
— Да так, ничего особенного. Мне тут принесли… — он быстро достал из-за спины скрипящий полиэтиленом сверток и протянул Пантелееву.
Пантелеев взял скользкий пакет, подержал немного, узнавая, — господи, время-то как летит, давно ли сам приходил к отцу с таким пакетом, и вытряхнул из него тускло-голубые — ну и цвет! — штаны. Лицо его сделалось хмурым.
— Слушай, что же это такое, а?
— А ты не видишь? — Сашка напряженно следил за Пантелеевым. — Джинсы.
— Это джинсы?! Ты хоть понимаешь, что говоришь? Джинсы. — Пантелеев усмехнулся. — А это что такое, а? Нет, ты мне объясни, зачем это? И строчка белой ниткой — это же курам на смех. А цвет? С каких пор такой цвет? Ерунда какая-то! Где ты это взял?
— Женьке привезли. Он говорит — то, что надо. Ты, батя, просто не в курсе.
— Женька! Какой-то Женька меня учить будет! — Пантелеев подергал молнию. — А почему тут кнопка? Почему не пуговица? Ну-ка надень.
Сашка мгновенно натянул обнову.
— Да они тебе велики на шесть размеров! Они и маме-то велики будут. Пугало, просто пугало.
— Ничего ты не понимаешь! — обиженно закричал Сашка. — Так и надо. Ты… Ты отсталый… старик…
— Нет, так не надо! — закричал Пантелеев. — Не надо! И превращать тебя в чучело я не дам! Не позволю! Вот, смотри, — он бросился к темнеющей громаде шкафа, распахнул дверцу. На пол посыпались старые газеты, грамоты, паспорта бытовой техники. — Смотри! — Он достал черный фотографический пакет, выхватил снимки. — Вот как надо, видишь? Это мы с мамой в Ялте, после свадьбы. Ах, какие «левиса» у нее были! Настоящие, цвета южной ночи. Ей проходу не давали. А вот я. Видишь, ничего лишнего, ни складки. Меня не пускали на экзамены, а я все равно носил. Плевать я хотел! Вот что такое настоящие джинсы! А это… — Пантелеев потер грудь под рубашкой и уселся. — А карман этот неизвестно где, он-то зачем?
Сашка, поддерживая руками штаны, молчал.
— А тебе самому-то нравится?
Сашка молчал.
«А все-таки в меня, — тепло подумал Пантелеев. — Упрямый. Хороший, кажется, парень вырастет».
— Ладно, — он убрал фотографии. — Тебе жить. Если нравятся — бери. Деньги я дам.
— Спасибо, — заулыбался Сашка, обозначив ямочки на щеках. — Так я позвоню?
— Звони, звони, — махнул рукой Пантелеев. — Сашка, — остановил он сына уже в дверях, — отпори ты хоть этот дурацкий карман, ладно? Для меня.