Хладнокровное предательство
Шрифт:
– Не вижу причин никому портить жизнь понапрасну.
Камминс облегченно улыбнулся. Подойдя к двери, он обернулся:
– Здесь трудно было пустить корни. Почва в этих краях жесткая, каменистая. Я волновался за жену, хотя ей нечего стыдиться.
Ратлиджу стало грустно.
Камминс сказал напоследок:
– Что ж, пойду принесу дров. Пожалуйста, дайте знать, если мы чем-то сможем помочь. Может быть, удастся что-то сделать для Пола.
Мэгги наблюдала за тем, как мальчик пытается накормить собаку. Но Сибил была занята другим: вылизывала
– По-моему, она не очень любит тосты. Капни на хлеб немного жира – так ей будет вкуснее.
Он встал и подошел к миске, которую Мэгги держала у раковины. Сибил, догадываясь, что он собирается сделать, поплелась за ним, пуская слюни от предвкушения и бешено виляя хвостом.
Как могла Сибил так ошибаться насчет его? А может, он убил в миг безумия? Мэгги отказывалась верить в то, что слышала собственными ушами. Но эти леденящие душу «Бах! Бах! Бабах!» до сих пор эхом отдавались у нее в голове. Она была уверена в одном. Те, кто искали мальчика, сказали лишь, что он может стать важным свидетелем. Они не говорили, что он виновен в тяжком преступлении. Но может, тогда они еще не знали? Спешили найти единственного выжившего… Наверное, они все поняли только потом.
Она проклинала свою больную ногу. Из-за ноги нельзя сходить в Эрскдейл и послушать, о чем говорят люди. Дорога туда и обратно уложит ее в постель на целую неделю, а может, и дольше. Полицейский из Лондона приезжал три раза. Он что-то подозревал, выспрашивал о старой скотопрогонной тропе, которая ведет через перевал на юг. Мальчику такой путь не одолеть, даже и летом. Почему полицейского так заинтересовала старая дорога? Может, там мог пробраться преступник незаметно для всех?
Пусть для овец тропа стала непроходимой; ее отец в шестнадцать лет перебирался через завал и выходил к побережью. Когда он вернулся, дед выпорол его кожаным ремнем: он исчез на несколько дней, перепугав мать. Но у него с собой была мелочь, на которую он купил подушечку с вышитыми на ней словами «Мокам-Бэй», чтобы вымолить прощение. Отец уверял, будто не понимал, что идти придется так далеко.
Тогда ее отец единственный раз покинул долину. Как-то он признался ей, что на море особенно нечего смотреть. После того случая он решил, что бродяжничество не для него…
Мэгги подошла к буфету, где отец хранил свои пожитки. Мальчик, которому пока нечем было заняться, следил, как она роется на полках. Огорченная, она на некоторое время прислонилась к стене, набираясь сил, чтобы начать все сначала.
Неожиданно ее озарило. Она вышла в хлев, где была одежда, принадлежавшая убитому в Монсе работнику. В том числе плоская кепка, кожаная, вроде той, что носят лондонцы. Во всяком случае, так он уверял ее, нахлобучивал свой головной убор. Мэгги тогда сказала, что он выглядит дураком, а работник рассмеялся и сказал: «Продавщицы в лавках так не думают». Она назвала его нахалом и отвернулась, пряча улыбку. Она прекрасно понимала, почему продавщицы в лондонских магазинах находили его неотразимым…
Она не считала себя сентиментальной, хотя с овцами он управлялся чудесно. Если бы не он, ей бы туго пришлось после смерти отца. Она достала из чемодана кепку, пролежавшую там всю войну,
Целый час она полировала кепку старой ветошью. Наконец кепка заблестела, как новенькая. Мэгги повертела ее в руках, придирчиво разглядывая со всех сторон.
Сойдет.
Она снова вынесла ее на двор и бросила в сугроб у стены сарая.
Когда лондонец вернется, его ждет сюрприз.
Глава 32
Элизабет Фрейзер заглянула в столовую и увидела там Ратлиджа. Она принесла чайник, тарелку с сэндвичами, чашку с блюдцем, сахарницу и сливочник.
– На сытый желудок даже думается легче, – сказала она, осторожно въезжая в дверь. Поднос она держала на коленях. Ратлидж поспешил ей на помощь, взял у нее поднос и поставил на чайный столик у камина.
– Ну да… Чай – английская панацея от всех бед, кроме конца света…
Положив ему сахар, она подняла на него глаза:
– Вы пытаетесь острить. Арестовали Пола. И как, все сходится?
– Да. Нет.
– Кто на самом деле убил Джералда и его семью? – Элизабет передала ему чашку. – Вы знаете?
– Кое-что знаю…
– Значит, все хорошо.
– Вы не понимаете. – Он попробовал сэндвич с жареной свининой и понял, что в самом деле проголодался. – Чего в Эрскдейле больше всего?
– Овец, – с готовностью ответила Элизабет Фрейзер, и он, как ни странно, улыбнулся:
– Верно, а еще?
– Камня. Всех видов. Здесь встречаются сланец, базальт, вулканические породы.
– А на камне не остается следов. И даже если остаются, их заносит снегом.
– Верно, но…
Ратлидж достал из кармана оторванный каблук. Тускло поблескивали гвозди в форме полумесяца.
– Так вот обо что вы поранили руку! – воскликнула Элизабет.
– Да. Кто-то потерял каблук. Нельзя идти по камням в рваной обуви. Очень быстро ступня и лодыжка начинают болеть. Если вы пришли с самого побережья и вам нужно снова уходить, что вам понадобится немедленно?
– Сапожник. Ну, или новые ботинки. Но за ними придется посылать в Кесвик.
– Я все обыскал, но нигде не нашел ботинка со сломанным каблуком.
– А времени заменить не было…
– Вот именно.
Элизабет Фрейзер надела на чайник колпак и задумалась.
– Если вы считаете, что прохудившийся ботинок принадлежал убийце, я знаю, где он мог найти новую пару. Если ему подходил размер. У Джералда!
Ратлидж улыбнулся:
– Хэмиш был прав. Он ведь прямо велел мне поискать разгадку у женщины!
– Хэмиш? – удивилась Элизабет Фрейзер.
– Не важно. Меня какое-то время здесь не будет. Пожалуйста, никому не рассказывайте о каблуке, хорошо?
Он поехал на ферму Элкоттов. Пола не было, никто не красил стены, и дом казался заброшенным. Как будто его и в самом деле все покинули.
Ратлидж вошел в кухню со двора. Запах краски еще не выветрился. Камин давно не топили, холод пробирал до костей. Сняв перчатки, он попытался вспомнить кухню такой, какой он ее увидел впервые. С кровавыми пятнами на месте пяти трупов…