Хлеб Гиганта
Шрифт:
Мир Вернона был реален. Взять хотя бы половик в детской. Он был в зеленую и белую полоску, жесткий, когда стоишь на нем на коленях, а в уголке — дырка, которую Вернон тайком расширял, энергично работая пальцем. На стенах в детской были обои, на которых розовато-лиловые ирисы, убегая кверху, переплетались то в ромбики, то — если очень долго смотреть — в крестики. Это было очень интересно, почти волшебно.
Была лошадка-качалка у стены, но Вернон редко катался на ней. Еще был плетеный паровозик с плетеными платформами — с ними он играл часто. Был низкий шкафчик, набитый более-менее целыми игрушками. Там, на верхней полке, лежало то, с чем можно было играть
Но фигурой, которая царила надо всем этим, была сама Няня. Главная в Троице Вернона, необъятная, накрахмаленная и хрустящая. Всеведущая и всемогущая. Лучше нее никого не было и быть не могло. Она обо всем знала лучше, чем маленькие мальчики, она сама так говорила Всю жизнь она их воспитывала (и девочек тоже, но слушать про них было неинтересно), и за то, что они выросли, они были теперь в неоплатном долгу перед ней. Вернон ей верил. Он не сомневался, что тоже вырастет и будет в неоплатном долгу, хотя иногда это казалось невероятным. Было в Няне что-то, что внушало благоговейный трепет, но в то же время беспредельно успокаивало.
Она могла ответить на любой вопрос. Когда Вернон спросил однажды про ромбики и крестики на обоях, она сказала: «На все можно посмотреть с двух сторон. Ты ведь слышал об этом раньше?» И так как он и вправду слышал, как она однажды говорила то же самое Винни, он остался доволен ответом. А Няня добавила, что к любому вопросу можно подойти с двух сторон. И в дальнейшем Вернон всегда представлял вопрос зрительно — в виде буквы «А», по одной стороне которой поднимаются крестики, а по другой — спускаются ромбики.
Вторым после Няни был Бог. Бог тоже был вполне реален, главным образом потому, что Няня так много говорила о Нем. Если Няня знала почти все, что ты делаешь, то Бог знал вообще все, да еще, в отличие от Няни, имел свои исключительные особенности. Так, например, Его нельзя было увидеть, что давало Ему неоспоримое преимущество и вообще, по мнению Вернона, было нечестно, потому что Он-то всегда тебя видел. Даже в полной темноте. Иногда, когда Вернон ложился спать, у него мурашки бежали по коже при мысли о том, что вот сейчас, сквозь ночную мглу, на него сверху глядит Бог.
Но в целом, по сравнению с Няней, Бог был неосязаем, так что по большей части о Нем можно было не вспоминать. Вернон так и делал, пока однажды Няня не подтолкнула его к разговору. Было это так: Вернон решил взбунтоваться.
— Нянь, знаешь, что я сделаю, когда умру?
Няня, вязавшая в тот момент чулок, произнесла:
— Два, три, четыре — нет, три — нет, спустила петлю — нет, мастер Вернон, конечно, не знаю.
— Я попаду на небеса — на небеса — и пойду прямо к Богу — прямо, прямо к нему пойду — и скажу: «Ты страшный, я Тебя ненавижу!»
Пауза Все. Он это произнес. Невероятная, ни с чем не сравнимая дерзость. Что будет? Что за жуткая кара — земная или небесная — обрушится на него? Он ждал, затаив дыхание.
Няня подтянула петлю. Посмотрела на Вернона поверх очков — спокойно и невозмутимо.
— Вряд ли, — сказала она наконец, — Всевышний обратит внимание на то, что говорит какой-то непослушный мальчишка. Винни, будь добра, передай мне вон те ножницы.
Вернон был повержен. Все без толку. Няню невозможно одолеть. Так он и знал!
И
У него было сто детей. И трое. Сто были так, для порядка, веселая толпа, бегущая вслед за Верноном и мистером Грином по тисовым дорожкам. А трое были особенные. Их звали самыми красивыми именами, какие только Вернон мог себе представить: Пудель, Белочка и Деревце.
Долгое время Вернон не мог решить, где живет мистер Грин. Но однажды его озарило, что, конечно же, он живет в лесу. Лес был для Вернона полон тайн. Парк одной огороженной стороной выходил к лесу. Вернон ползал вдоль зеленых бревен в надежде найти щелочку и заглянуть. Он слышал, как деревья шепчутся и вздыхают, словно разговаривая друге другом. Посередине ограды была калитка, но она всегда оказывалась заперта, так что Вернон все никак не мог посмотреть, как оно там, в лесу.
Няня, конечно, никогда его туда не водила. В этом смысле она походила на всех других нянь и предпочитала твердые тропинки вдоль дороги сырой земле и мокрым листьям. Так что в лес Вернона никогда не пускали. Это заставляло его стремиться туда и мечтать, как в один прекрасный день они устроят там чаепитие с мистером Грином. Пудель, Белочка и Деревце должны будут сшить себе новые костюмы по такому случаю.
Детская приелась Вернону. Она была слишком мала, он все в ней знал. Другое дело сад. Там было столько интересного, что дух захватывало! И каждая часть — разная. Длинные дорожки между подстриженными живыми изгородями с декоративными птицами; пруд с большими золотыми рыбками; фруктовый сад; дикий сад с миндальными деревьями, цветущими весной; небольшая роща с серебристыми березами, а под ними — колокольчики; и, наконец, самое любимое место — огороженные руины старого аббатства Вот где было бы хорошо остаться одному и все хорошенько обследовать! Но именно это ему никогда не разрешали. Другие же части сада были в его полном распоряжении, и так как они с Винни, направляясь на прогулку, по замечательному стечению обстоятельств все время сталкивались со вторым садовником, Вернон мог играть сам по себе, не слишком обремененный пристальным вниманием с ее стороны.
Мало-помалу его мир разрастался. Созвездие Мамы-Папы распалось на двух отчетливых людей. И хотя папа оставался еще несколько туманным, мама обрела вполне конкретные очертания. Она часто наносила визиты в детскую, чтобы поиграть «со своим милым малышом». Вернон переносил ее приходы стойко и вежливо, хотя это значило оставить игру, которой он с головой увлекся, и начать другую, куда как менее интересную.
Иногда с ней приходили другие дамы, и тогда она хватала его на руки (чего он терпеть не мог) и громко восклицала: