Хлеб с ветчиной
Шрифт:
Может, все же удастся проскочить?
Я подошел к двери и, не снимая цепочки, приоткрыл. Возле лестницы я увидел филиппинца, одного из приятелей мисс Канзас. Он стоял на коленях, в руке у него был молоток. Увидев меня, филиппинец улыбнулся и вогнал в пол гвоздь. Хитрец хотел уверить меня, что приколачивает половик на лестнице. Я закрыл дверь.
Жажда возрастала, мне необходимо было утолить ее. Я заходил по комнате. Почему все в этом мире имеют возможность выпить, но только не я? Сколько мне еще торчать в этой уебищной комнате? Я снова приоткрыл дверь. Та же самая картина. Филиппинец посмотрел
У меня все еще оставались деньги с выигрыша, но их бы не хватило, чтобы расплатиться за учиненный в комнате погром. Да я и не хотел отдуваться в одиночку. В этом была не только моя вина. Они могли бы остановить драку. И зеркало разбил Беккер…
Вещи были упакованы. Я взял чемодан в одну руку, печатную машинку в другую. Готов. Постояв некоторое время перед дверью, я откинул цепочку, резко отворил дверь и ринулся к лестнице.
— Эй! Ты куда? — изумился коротышка, он все еще стоял на коленях.
Я хотел пробежать мимо, но он поднял на меня свой молоток. Тогда я со всего маху ударил его печатной машинкой по голове. Раздался страшный грохот. Я скатился по лестнице в вестибюль и выскочил на улицу.
Возможно, я убил этого парня.
Я побежал по Темцел-стрит и увидел такси. Машина была свободной. Я запрыгнул на заднее сиденье.
— Банкер-хилл, — прохрипел я. — Быстро!
56
В окне одного из доходных домов висело объявление о сдаче жилья. Я попросил таксиста остановить машину, рассчитался, вышел, поднялся на крыльцо и позвонил. Один глаз у меня заплыл и был совершенно черный, над другим сочилась рассеченная бровь, нос распух, губы вздулись. Левое ухо побагровело, и каждое прикосновение к нему отдавалось по всему телу, будто бы его пронзал электрический разряд.
Дверь открыл старик в нижней рубашке, весь перед которой был заляпан соусом чили. Лицо не брито, седые волосы не причесаны. Он попыхивал обслюнявленной и довольно вонючей сигаретой.
— Вы хозяин? — спросил я.
— Ну.
— Мне нужна комната.
— А ты работаешь?
— Я писатель.
— Что-то не похож ты на писателя.
— А как должен выглядеть писатель?
Он помолчал и ответил:
— Два с полтиной в неделю.
— Можно посмотреть?
Старик отрыгнул и сказал:
— Иди за мной…
Мы шли по длинному коридору. Половика на полу не было. Половицы скрипели и прогибались под нами. Из одной комнаты послышался мужской голос:
— Соси, тварь, тебе говорят!
— Три доллара, — отвечал женский голос.
— Три доллара? Да я тебе сейчас кишки наружу выпущу!
Посыпались удары. Женщина завизжала. Мы прошли мимо.
— Комната находится в заднем флигеле, — пояснял старик, — но ты можешь пользоваться ванной комнатой в доме.
В заднем дворе стояла лачуга с четырьмя дверьми. Хозяин подошел к двери с номером 3 и открыл ее. Мы вошли. Щелкнул выключатель. Комнату освещала маленькая лампочка без плафона. Я увидел раскладушку с одеялом, маленький комод и крошечную тумбочку. На тумбочке стояла плитка.
— У тебя здесь будет плитка, — похвастался старик.
— Это здорово.
— Два пятьдесят вперед.
Я расплатился.
— Расписку получишь утром.
— Хорошо.
— Как твое имя?
— Чинаски.
— А я Коннорс.
Он снял ключ с кольца и отдал мне.
— У нас тут тихое место. Я хочу, чтобы ты помнил об этом.
— Конечно.
Я закрыл за стариком дверь и присел на раскладушку. На самом деле в комнате было довольно чисто. Ну что ж — неплохо. Я встал, вышел из комнаты, запер дверь и через задний двор выбрался на аллею.
Не надо было мне говорить старику свое настоящее имя, думал я. А вдруг я зашиб насмерть того филиппинца на Темпел-стрит.
Чтобы попасть на улицу, нужно было спуститься по длинной деревянной лестнице, которая проходила вдоль отвесной скалы. Довольно романтичное местечко. Я спустился, прошелся до ближайшей винной лавки и купил две бутылки вина. Чтобы утолить голод, я взял большой пакет картофельных чипсов.
Вернувшись в свою комнату, я разделся, забрался на раскладушку, закурил и налил вина. Чувствовал я себя хорошо. Кругом было тихо. Даже из соседних комнат не доносилось ни звука. Захотелось отлить. Я надел штаны, вышел во двор и поссал за флигелем. Отсюда мне был виден почти весь город. Лос-Анджелес — хорошее место, здесь обитает много бедных людей и не составляет большого труда затеряться среди них. Я вернулся на свою раскладушку и налил еще вина. Пока у человека есть вино и сигареты, он может многое вынести. Я осушил стакан и снова наполнил.
Может быть, мне удастся зарабатывать на жизнь своими пусть небольшими, но знаниями, так сказать, умственным трудом? Восьмичасовой рабочий день — это невыносимо, к тому же очень многие претендовали на неквалифицированную работу. И еще эта война, все говорили о войне в Европе. Меня не интересовала судьба мира, только своя личная. Что за блядство! Сначала родители контролируют каждый ваш шаг, затем, когда вы уже готовы вырваться из-под их опеки, другие хватают вас за горло, запихивают в военную форму и отсылают на бойню.
Вино было замечательное, и я выпил еще.
Война. Я девственник. Ну разве это вообразимо: жертвовать своей задницей ради каких-то безумцев, даже не познав женщину? У меня и личного автомобиля еще не было! Что я должен был защищать? Других? Которые со мной рядом и срать бы не сели? Никакие жертвы не предотвратят новые войны.
Я хотел жить. Я мог бы, например, пить на спор или играть в карты. Наверняка осилил бы несколько ограблений. Я хотел только одного, чтобы меня оставили в покое.
Прикончив первую бутылку, я взялся за вторую.
Опростав половину, я отставил бутылку и лег. Моя первая ночь на новом месте удалась. Я уснул.
Разбудил меня звук вставляемого в замок ключа. Я поднялся и сел на раскладушке. Дверь открылась, и в темноту комнаты шагнул человек.
— ПОШЕЛ ОТСЮДА! — заорал я.
Он мигом выскочил. Я встал и захлопнул дверь, со двора доносились удаляющиеся шаги.
Такое частенько бывает. Люди снимают комнату, потом перестают платить, а ключи оставляют, чтобы тайком приходить и ночевать, если комната еще не занята, или обнести нового жильца. Но этот больше не вернется. Он понял, что здесь ему не светит.