Хлеб сатирика
Шрифт:
Часто Наташка думала о том, как хорошо бы погулять во дворе вместе с дядей Тимой, можно было бы тогда слепить большую снежную бабу. Но няня сказала, что об этом нечего и думать, так как генерал обыкновенный сердечник, а она, Наташка, — инфекционная.
Вообще няня разбиралась в болезнях не хуже любого профессора. Она то и дело говорила Наташке:
— Ты напрасно бегаешь по боксу без тапочек. Не думай, что ты уже выздоровела. Нормальная температура еще ничего не означает. Возможно, что у тебя вегетативный период болезни. Сейчас все хорошо, а потом вдруг скажется.
Но теперь, после двух недель пребывания в больнице, Наташка не очень доверяла этим предсказаниям: она и сама теперь во многих вещах понимала не меньше няни. Она, например, твердо усвоила, что таблетки надо принимать натощак, что простокваша содействует пищеварению, а тройчатка «сбивает» температуру. Наташка не только научилась правильно держать градусник — это пустяк, но и вполне самостоятельно делала ингаляцию, когда ей доставляли маленький, похожий на примус, переносный аппарат. Вокруг нее то и дело слышалось: «дифтерит», «корь», «норсульфазол», «аскорбиновая кислота», «сульфидин», «астма». Может быть кому-нибудь другому эти слова ничего не говорили, но только не Наташке, она уже научилась ориентироваться в этой специфической терминологии. Наташка также хорошо поняла, что для всех окружающих ее добрых женщин, — нянь, медицинских сестер, самое трудное здесь в больнице не уход за больными, не каждодневная необходимость всюду непрерывно мести и скрести. А еженедельный учет — по субботам у всех у них был совершенно страдальческий вид, когда они, постоянно сбиваясь и начиная все сызнова, подсчитывали одеяла, простыни, графины, стаканы и чайные ложки, салфетки, пододеяльники и скатерти — словом, целую прорву самых различных вещей. По субботам никто из больных не решался обратиться с какой-нибудь просьбой к няням или сестрам. Так поступала и Наташка.
Она все больше и больше приучалась к тому, чтобы обслуживать свои нужды самой. Если случалось затруднение, ей помогал дядя Тима. Теперь Наташку начали выпускать на прогулку, и они часто сидели вместе на балкончике, греясь под лучами весеннего солнца, или копались в снегу под деревьями. Однажды дядя Тима слепил ей из снега большую куклу, а она ему коня, и оба остались очень довольны подарками.
Впрочем, снег катастрофически таял, и мама теперь стала прихватывать складной стульчик, чтобы перелезать через забор, так как сугроб сильно осел.
Все имеет свой конец, окончилась и больничная жизнь Наташки. Это случилось утром. Пришел башковитый профессор, осмотрел Наташку со всех сторон, пощупал живот, велел показать язык, потом похлопал по щеке и сказал:
— Эту барыню — домой. Здорова, и теперь — наверняка.
Когда Наташка переступила порог родного дома, семья была в полном сборе. Все, конечно, ее тискали, целовали, особенно папа. А Вовка вдруг сказал:
— Братцы, а ведь она выросла!
Это замечание в радостной суете прошло незамеченным, хотя на этот раз Вовка оказался совершенно прав. Наташка пробыла в больнице 26 дней, но выросла на целый год. Путешествие в Сокольники было равно для нее многолетней легендарной эпопее.
Вечером мама готовила праздничный ужин. И она захотела приготовить одно из тех блюд, которые особенно понравились Наташке в больнице.
— Сделай запеченные яблоки с черносливом, — ответила Наташка на мамин вопрос.
И пока готовился ужин, Наташка все время вертелась на кухне, давала советы.
Когда мама стала укладывать на противень яблоки, чтобы поместить их в духовку, Наташка вмешалась еще раз:
— Мама, а если каждую черносливину сверху тоже немножко посыпать сахаром, не будет излишнего?
Матери пришлось повиноваться. И только убедившись, что теперь все сделано так, как делали в больнице, Наташка вернулась к своим куклам.
Ужин удался на славу. Особенно хороши были яблоки, изготовленные по Наташкиному рецепту. Вовка уничтожал их одно за другим, пока не был остановлен властным взглядом мамы.
Когда падали чай, было уже так поздно, что у Наташки с непривычки стали слипаться глаза и ее уложили в постель.
Ночью Наташке снился Киев — с большими, словно снеговые горы, домами, весь в изумрудной зелени и высоким-высоким голубым небом. Он был такой, как о нем рассказывал Наташке дядя Тима.
Веселые именины
У Нади был день рождения.
Когда именинница и приглашенные ею гости уже сидели за столом, сплошь уставленным яствами и бутылками, приехала тетя Галя. Она звонко чмокнула Наденьку, сунула ей в руки сверток с подарком и вышла на кухню.
— Знаешь, Любаша, — сказала она сестре, — я к вам прямо со службы и ужасно проголодалась.
— Там вон котлеты на сковороде, только уж остыли, наверное.
— Ничего, я как раз люблю такие.
В углу кто-то робко кашлянул.
Только теперь тетя Галя разглядела в полумраке сидевшего на табуретке старого друга семьи Николая Ивановича Сизова, бухгалтера.
— А, вы здесь! — радушно сказала тетя Галя, прожевывая котлету.
— Да вот, заехал за своими.
— Как вы думаете, Николай Иванович, есть ли у них вино?
Сизов тоскливо вздохнул и вынул из кармана смятую пачку «Беломора».
— Какое там вино, Галина Петровна: дети ведь!
Из столовой доносился громкий смех и звон посуды.
— Ситро глушат, — прокомментировал Сизов. — Между прочим, я уже бегал один раз в «Гастроном» за добавкой. Удержу на них нет!
В передней раздался звонок. Приехала Нина Владимировна, не пропускавшая ни одного торжества в этом доме.
— Целый час мотались по магазинам, — заявила она, — но уж нашла то, что нужно.
И Нина Владимировна торжественно раскрыла коробку. В ней оказался миниатюрный ткацкий станок, сделанный из алюминиевых пластинок. На алюминиевых челноках были намотаны разноцветные нитки.
— Здесь есть рисунки, — сказала Нина Владимировна, — можно выткать чудесные ткани. Пойду порадую свою любимицу.
Поскольку Наденька училась уже во втором классе, то Нина Владимировна полагала, что девочке пора накапливать политехнические знания и навыки.
И вдруг без всякого перехода Нина Владимировна спросила:
— Скажите, а нас пригласят к столу? У меня что-то аппетит разыгрался…
Когда кто-то высказывает вслух твои затаенные мысли, становится неловко.
Николай Иванович только крякнул, а Галина Петровна протянула Нине Владимировне остаток котлеты и участливо сказала:
— На, подкрепись, дружок.