Хлеб сатирика
Шрифт:
— Который тебя смотрел — профессор. Изо всех самый башковитый.
Наташке голова профессора тоже показалась очень большой, и она охотно согласилась с няней. Потом Наташка подумала, что если профессор придет еще раз, то надо ему посоветовать, чтобы он прикладывал руки к горячей печке или ходил в варежках, а то ведь так можно и пальцы отморозить. Бывали же случаи у них во дворе…
Но профессор не пришел, а пришла другая няня и принесла стакан простокваши, котлету и чай. Наташка хотела было сказать, что она не любит простоквашу, но не успела.
Няня, которая принесла завтрак, сказала другой няне, что прибирала комнату:
— Ты знаешь, эту девочку из четырнадцатого бокса сегодня выписали с позором. Докапризничалась: «То не хочу, это не желаю». Уж она плакала, плакала бедняжка, но профессор сказал: «Никаких!».
Наташка сообразила, что речь идет вероятно о том профессоре, которого няня назвала башковитым, и принялась за простоквашу. В нее забыли положить сахару, но оказалось, что так еще вкуснее. Потом Наташка съела котлету, на загладку гарнир, выпила чай и решила, что уж теперь-то во всяком случае она может считать себя избавленной от позора.
Оставшись одна, Наташка стала осматриваться. Оказалось, что стена, у которой она спала, — стеклянная. По крайней мере от половины и до потолка. Приоткрыв уголок занавески, Наташка увидела, что там, за стеклом, тоже бокс и какая-то тетя читает за столом книгу.
Тетя посмотрела в щелку и улыбнулась, Наташка тоже.
— Как тебя зовут, девочка? — спросила тетя.
Наташка ответила и в свою очередь задала такой же вопрос. Выяснилось, что соседку Наташки зовут тетя Даша.
— А за что вас в бокс взяли, у вас сыпь?
Тетя Даша отрицательно покачала головой и сказала, что ее держат здесь по подозрению. У нее заболела дифтеритом дочка, и врачи считают, что тетя Даша — бациллоноситель.
В комнате тети Даши другая стена тоже была стеклянная. Когда она отдернула занавеску, то Наташка увидела третью комнату и в ней совсем маленькую девочку, которая сидела на кровати и плакала.
Наташке стало жалко девочку, и она попросила тетю Дашу постучать ей. Девочка обернулась на стук, увидела Наташку и засмеялась. Может быть, она приняла ее за свою старшую сестру. Так они смотрели друг на друга и смеялись, а между ними, в серединке, была тетя Даша, которая тоже улыбалась. Быстро же они договорились — три женщины в разных боксах!
Вообще женского пола в больнице хватало — сестры, няни, врачи. Они все время скоплялись у столика в коридоре, и пока тянулось время до обеда, Наташка узнала от них массу интересных вещей. Что летом будут в моде платья из ситца, что Марья Гавриловна, кастелянша, ходит уже последний месяц, что от постного масла бывает дикая изжога, а Мишка-эвакуатор ужасный задавака — душится «Белой сиренью», курит дорогие папиросы, хотя в больнице на него никто и смотреть не хочет.
Этот воображала один раз, оказывается, уже садился в лужу. Но почему вдруг его потянуло побарахтаться в воде, как маленького, Наташка так и не узнала: сестры перешли на шепот и из-за перегородки стало не слышно.
В это время в комнате мелькнула какая-то тень. Наташка обернулась к окну и увидела маму.
Первым безотчетным движением Наташки было кинуться к маме и обнять ее… Всем своим существом устремилась она вперед и в недоумении остановилась: от мамы ее отделяло окно. Всю свою короткую жизнь Наташка прожила рядом с мамой. В любое время она могла подойти к ней, забраться на колени, прижаться к плечу. Только протяни руку — и вот она, мама, ее тепло, ее дыхание. Наташка вдруг ясно поняла, какую злую шутку сыграл с ней бокс: мама и рядом и бесконечно далеко. Горячая волна захлестнула ее. Наташка замерла, устремив жадный взгляд на маму. Она стояла у самого окна, прижавшись лицом к холодному стеклу. Крупные снежинки падали на ее ресницы, щеки, губы и таяли, образуя холодные, блестящие капельки…
— Мама, почему ты молчишь? — чуть слышно произнесла Наташка.
По движению губ мама поняла ее.
— Я не молчу, это ты молчишь, — ответила она.
Голос был далекий, далекий.
— Мама, — вдруг звонко воскликнула Наташка, — сыпи-то у меня почти нет! — и, не останавливаясь, не переводя дыхания, Наташка стала быстро, быстро рассказывать о профессоре, о тете Даше, о нянях, маленькой девочке, что находится в боксе рядом с тетей Дашей. — Вообще, мамочка, ты не унывай! — закричала она.
В это время открылась дверь и вошла няня с обедом.
— Садись кушай, — сказала она и поставила поднос с тарелками на столик.
Наташка махнула маме рукой и принялась за еду. Мама молча наблюдала, как Наташка съела суп и котлетку, выпила кисель, сжевала яблоко. Каждую опорожненную тарелку Наташка показывала в окно, мама улыбалась и одобрительно кивала головой.
Покончив с обедом, Наташка опять прильнула к окну, и мама стала спрашивать, как она провела утро, какие ей дают лекарства, кто ей заплетал сегодня косы, не холодно ли в боксе, не дует ли из окна. Разговаривать через окно было трудно. Наташка все время переспрашивала маму и под конец закашлялась.
Мама ушла, и как-то быстро настал вечер. В 9 часов выключили свет. Из-за занавески тетя Даша смотрела, как Наташка разденется и ляжет в постель. Потом занавеска опустилась, и вокруг никого не стало. Впервые Наташка оказалась наедине сама с собой.
Она долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к тиканью ходиков в коридоре. Где-то далеко скрипнула дверь, раздались чьи-то легкие шаги, потом опять все смолкло.
Наташка приподнялась, заглянула через занавеску. Тетя Даша стояла у окна и смотрела на окутанные сугробами деревья, на беседку, облитую мерцающим лунным светом. Наташка глубоко вздохнула, юркнула под одеяло и тотчас же заснула.
Ночью, когда Наташка спала, в больницу на «скорой помощи» привезли генерала. Это был пожилой человек, многое повидавший на своем веку: прошел солдатскую школу в царской армии, воевал с басмачами под Ферганой и Термезом, отстаивал Смоленск и Ржев, во главе воздушного десанта сражался в Карпатах. Дважды генерал был ранен, дважды контужен, но каждый раз быстро возвращался в строй.
После победы он долго служил в Германии, а потом его перевели в Киев. Вчера он приехал по вызову в Москву, вечером основательно поволновался на докладе у начальника, и глубокой ночью с ним случился удар. Прямо из гостиницы его привезли в Сокольники. Генерал ни на что не жаловался и только трудно дышал, бессильно положив свои большие руки поверх одеяла.