Хлеб сатирика
Шрифт:
— Перерыли всю торговую сеть, — добавил Бобчинский.
— Что не достали? — спросили мы.
— Коньяку не достали, — хором ответили Добчинский и Бобчинский.
— А зачем вам коньяк? — спросили мы.
— Да как же без коньяка, — пролепетал Добчинский, — ведь на реку едем.
— Холодно будет, — добавил Бобчинский.
— Костер разведем, потом чай приготовим, уху. Какой же тут холод? — пробует уговорить горе-рыболовов Степан Тимофеевич.
— Нет, мы так не привыкли, — опять хором ответили Добчинский и Бобчинский.
Наш шофер Толик дал газ, и машина тронулась. Уже с поворота мы увидели, как два толстячка быстро зашагали к санаторному корпусу. Походка у них была довольно бодрая.
И вот мы на Сейме. Толик оставил прицеп и укатил в санаторий. Мы стоим у выгруженных ящиков и смотрим на реку. Какими дарами вознаградит она нас?
Клубы густого тумана стелются над водой. По верхушкам молодых дубков угадывается пока скрытый от нас противоположный берег. Река неподвижна, как тихий сонный пруд. Мы тщетно прислушиваемся — ни одного всплеска.
У нашего берега стоят два челна. Один вместительный, на трех-четырех человек, другой совсем крохотный, настоящая «душегубка». Принимаем решение: один садится в «душегубку», остальные переправляются на большом челне. Но охотников сесть в утлую лодчонку что-то не находится. Тогда я забираю свои снасти, рюкзак и отчаливаю от берега.
Вблизи река сразу поражает совершенно неестественной прозрачностью своих вод. Даже на большой глубине свободно просматривается дно. Оно все поросло гигантскими лопухами. Ох, и тяжело же будет здесь работать нашим спиннингистам!
Течение почти незаметно, оно угадывается по тому, в каком направлении протянулись водоросли. Решаю ехать налево, вверх по реке, в надежде найти подходящий для моих донок омут. Он возникает за третьим поворотом. Судя по всему, глубина здесь достаточная, но приткнуться совершенно некуда — берега сплошь поросли ивняком. Наконец, нахожу крохотную глинистую площадку. С грехом пополам тут можно разместиться, места для четырех донок хватит.
Когда я забрасывал вторую донку, удилище первой резко согнулось. Последовала сильная подсечка, и вот я уже держу в руках трепещущего окуня. Значит, место выбрано удачно, лов будет!
Окунь берет жадно, я еле успеваю менять червей. Поднимается солнце, но туман еще не рассеялся. Где-то рядом я слышу тяжелые шаги и громкое чертыханье. Вскоре в кустах вырисовывается фигура человека в ватнике и широкополой шляпе. Это Иван Семенович Колтышев. В руках у него спиннинг с солидных размеров «бородой»: катушка перебежала, и теперь леса безнадежно запуталась. Еще раз чертыхнувшись, Иван Семенович присаживается около меня.
— Ну, как, клюет?
Вместо ответа я молча показываю садок с окунями.
— А я вот связался с этим проклятым спиннингом, — ворчит Иван Семенович. — Надо бы тоже удочки взять. Когда теперь я распутаю…
И Иван Семенович с ожесточением принимается теребить злополучную «бороду». Но чем больше он нервничает, тем все больше запутывает лесу.
— Вы бы поспокойнее, Иван Семенович, — советую я. — А то вам так до обеда хватит распутывать.
Иван Семенович ничего не отвечает. До меня доносится лишь его громкое сопенье.
Подул предутренний ветерок, и сразу река очистилась от тумана. Засверкали белые кувшинки у берегов, заблистали заводи. Расправили крылья и взлетели быстрые стрекозы. Там и сям послышались громкие всплески. Начался утренний, самый интенсивный бой хищника: щуки, головля, шереспера.
Солнце поднимается все выше, начинает припекать. Поклевки становятся редкими, окунь выходит на отмели охотиться за мальком. Пора сматывать донки, мы условились собраться на нашей базе к полудню.
Здесь уже горит костер, около которого хлопочет озабоченный Степан Тимофеевич. Каждому вновь прибывшему члену артели он сообщает печальную новость:
— Индюка нет.
Разбирая утром все наше хозяйство, Степан ни в одном ящике не обнаружил обещанного диетсестрой лакомого блюда: жареная индюшатина с яблоками. Сообщение Степана у некоторых членов артели вызывает тревожный вопрос:
— Как же будем с обедом?
Но по мере того как на берег высаживается весь персонал артели, тревога рассеивается: на траве у костра растет груда окуней, подлещиков, плотвы. Уха состоится.
Последним прибывает Димка. Он небрежно сбрасывает с плеча рюкзак и подходит к костру.
— Что поймал? — спрашиваем мы.
Димка не отвечает, и тогда Иван Семенович берет его рюкзак. На траву падают щуки и огромный шереспер, «белизна» — как его называют местные рыбаки. Сегодня Димка победитель, быть ему председателем артели. Прочтя в наших взглядах восхищение, Димка уже начальническим тоном приказывает:
— Ну, нечего стоять без толку. Давайте рыбу чистить.
Без слов мы вынимаем ножи и, захватив рыбу, спускаемся к реке. Даже в самодеятельной артели должна быть дисциплина.
Каждый, кто бывал на рыбалке, охотно согласится с тем, что приготовление ухи не менее увлекательное занятие, чем сам процесс ловли. И не случайно то один, то другой член артели пытается задержаться у костра. Но Димка беспощадно гонит всех от большой обливной кастрюли, в которой уже закипает вода. По праву председателя он варит уху сам, оставляя на нашу долю лишь черновую работу: принести воды, наколоть дров, почистить картошку, подать соль, перец, лавровый лист.
Под влиянием волшебного аромата ухи у всех не на шутку разыгрывается аппетит. Степан, составив два ящика, накрывает стол. В это время до нас доносится урчание автомобильного мотора, и на поляну выскакивает наш «газик». Хлопает дверца, и к нам подходит Толик. Широко раскрытыми глазами смотрит он на содержимое кастрюли, на плавающие по поверхности воды глазки жира и изумленно произносит:
— Эх, уха!
В первую минуту никто не осознал всей значительности невольно вырвавшегося у Толика восклицания. Его оценили лишь потом, когда единодушно было утверждено название нашей артели: «Эх, уха!». Но не будем забегать вперед.