Хлеб великанов
Шрифт:
В мире Вернона существовали только очень реальные вещи. Коврик в детской, например. В зелено-белую полоску, довольно кусачий для голых коленок, с дыркой в углу — эту дырку Вернон исподтишка расковыривал пальцем. Или стены детской, на которых лиловые ирисы бесконечной чередой оплетали что-то такое, что иногда было ромбиками, а иногда, если очень долго смотреть, — крестами. Вернону это казалось очень интересным и немного загадочным.
Возле одной стены стояла лошадка-качалка, но Вернон редко на ней качался. Он больше играл с плетеным из прутьев паровозиком и плетеными грузовиками. Был у него низкий шкаф, набитый довольно потрепанными игрушками. На верхней полке лежали более хрупкие вещи, с которыми разрешалось
А в центре этой Няниной вселенной, возвышаясь над всем остальным, находилась сама Няня. Персона номер один в верноновской Троице. Вся такая большая и широкая, накрахмаленная и шуршащая. Всезнающая, всемогущая. Не было ничего лучше Няни. «Мне лучше знать, чем маленькому мальчику» — так она часто говорила. Всю свою жизнь она провела в присмотре за мальчиками (за девочками тоже, но они Вернона не интересовали), а те один за другим вырастали и создавали ей Хорошую Репутацию. Она так говорила, и Вернон ей верил. Он не сомневался в том, что тоже вырастет и сделает Няне хорошую репутацию, хотя временами казалось, что едва ли. В Няне было нечто внушавшее благоговение, но одновременно бесконечно уютное. Она знала ответы на все вопросы. Например, Вернон поставил перед ней загадку ромбиков и крестов на обоях.
— A-а. Что тут такого? — сказала Няня. — Всегда есть два взгляда на вещи, неужели никогда не слышал?
И поскольку однажды она буквально те же слова говорила Винни, Вернон был вполне удовлетворен. Он даже стал зрительно представлять себе эту задачу в виде буквы А: по одной стороне на нее заползают кресты, а по другой спускаются ромбы.
После Няни шел Бог. Бог тоже был для Вернона исключительно реальным, в основном из-за того, что он так плотно заполнял разговоры Няни. Няня знала, что ты делаешь, почти всегда, но Бог знал все, и Бог был даже еще более удивительным существом, чем Няня, если это только возможно. Например, ты не мог видеть Бога, что было несправедливо, потому что это давало ему преимущество: он-то тебя видел. Даже в темноте. Иногда, лежа ночью в кровати, Вернон думал, что вот Бог сейчас смотрит на него из темноты, и от этой мысли по спине пробегали мурашки.
Но вообще-то по сравнению с Няней Бог не очень досаждал Вернону. О нем можно было просто не вспоминать — пока Няня не заведет о нем разговор.
Однажды Вернон взбунтовался.
— Няня, знаешь, что я сделаю, когда умру?
Няня в это время вязала носок. Она сказала:
— Один, два, три, четыре — ну вот, упустила петлю. Нет, мистер Вернон, не знаю, конечно.
— Я пойду в рай… я пойду в рай… и прямо к Богу, прямо к нему пойду и скажу: ты ужасный человек, я тебя ненавижу!
Тишина. Ну вот. Он сказал. Немыслимая, неописуемая дерзость! Что-то теперь будет? Какая страшная кара, земная или небесная, падет на его голову? Он ждал, затаив дыхание.
Няня подхватила петлю. Посмотрела на Вернона поверх очков. Невозмутимая, безмятежная.
— Вряд ли Всемогущий обратит внимание на то, что болтает гадкий мальчишка. Винни, подай, пожалуйста, вон те ножницы.
Вернон удрученно ретировался. Не получилось. Няню не сокрушить. Мог бы и сам догадаться.
А еще был мистер Грин. Он был вроде Бога в том смысле, что его тоже нельзя было увидеть, но он был совершенно реальным, Вернон это знал. Он точно знал, например, как мистер Грин выглядит: среднего роста, довольно полный, слегка похож на зеленщика из их деревни, который пел в церковном хоре дребезжащим баритоном; у него красные
Пожалуй, Вернон был одиноким мальчиком, но сам этого не знал. Потому что, как видите, он мог играть с мистером Грином, Пуделем, Белкой и Кустиком.
Долгое время Вернон не мог решить, где же у мистера Грина дом. Неожиданно ему пришло в голову, что мистер Грин, конечно же, живет в Лесу. Лес для Вернона заключал в себе особую притягательность. Одной стороной к нему примыкал парк, и Вернон часто крался вдоль высокой зеленой изгороди в надежде найти трещинку, чтобы сквозь нее посмотреть на Лес. Оттуда доносились шепот, вздохи, похрустывание, будто деревья разговаривали друг с другом. В середине ограды была дверь, но она, увы, всегда была заперта, и Вернону так и не удалось узнать, что же находится там, внутри Леса.
Няня, конечно, его туда не водила. Как все няни, она предпочитала прогулку по хорошей твердой дороге, чтобы никакие мерзкие мокрые листья не пачкали обувь. Так что Вернону не разрешалось ходить в Лес. От этого он думал о нем еще больше. Он думал о том, что наступит день, и он будет пить чай с мистером Грином. Для такого случая Пуделю, Белке и Кустику понадобятся новые костюмчики.
Детская надоедала Вернону. Она была слишком маленькая. Он знал в ней все, что можно было знать. Другое дело парк. Парк был действительно великолепен. В нем было много разнообразных частей. Были длинные дорожки между подстриженными тисовыми кустами, выложенные орнаментом в виде птиц, пруд с жирными золотыми рыбками, фруктовый сад, окруженный стеной, и дикий сад, где по весне цвел миндаль и между белых стволов берез распускались голубые подснежники, но лучше всего был огороженный участок с развалинами старого Аббатства. Это было место, где Вернону хотелось бы побыть одному, чтобы заняться настоящим делом — лазить и исследовать. Но не удавалось. Зато остальным парком он распоряжался как хотел. Гулять его отправляли вместе с Винни, но по странному совпадению они всегда натыкались на младшего садовника, и Вернон мог предаваться играм, не обремененный излишним вниманием Винни.
Постепенно мир Вернона расширялся. Двойная звезда Мама-Папа распалась, превратилась в двух отдельных людей. Папа оставался чем-то туманным, зато Мама — вполне определенным персонажем. Она стала часто посещать детскую — «поиграть с моим дорогим мальчиком». Вернон переносил ее визиты со степенной вежливостью, хотя для него это чаще всего означало необходимость прекратить игру, которой он был поглощен, и переключиться на другую, нисколько не интересную, по его мнению. Иногда с ней приходили дамы, и тогда она крепко прижимала к себе Вернона (чего он терпеть не мог) и восклицала:
— Как замечательно быть матерью! Я никак не могу к этому привыкнуть! Иметь своего собственного чудного крошку-мальчика!
Весь красный, Вернон вырывался из ее объятий. Потому что он был вовсе не крошка. Ему было уже три года.
Однажды сразу после подобной сцены он увидел, что в дверях стоит отец и саркастически смотрит на него. Их глаза встретились. Казалось, между ними что-то пробежало: понимание… родственное чувство.
Мамины подруги переговаривались:
— Как жалко, что он не в тебя, Майра. Если бы ему твои волосы!