Хлеб великанов
Шрифт:
— Пошли со мной. Быстро. Бежим.
Получилось! Он увел ее от остальных! Он так спешил, что она почти бежала, чтобы держаться рядом, но не протестовала и не насмехалась. Голоса все отдалялись. Ему стало слышно частое дыхание Нелл. Это оттого, что они так быстро бегут? Почему-то он подумал: нет, не поэтому! Он пошел медленнее. Они оказались одни, одни в целом мире. Как на пустынном острове.
Надо что-то сказать, простое, обыкновенное. А то она повернется и уйдет, а этого он не перенесет. Хорошо, что она не знает,
Он отрывисто сказал:
— Я вступил в бизнес дяди.
— Да, я знаю. Тебе нравится?
Прелестный холодноватый голос, никакого возбуждения.
— Не слишком. Но думаю, что привыкну.
— Наверное, станет интереснее, когда ты будешь больше понимать.
— Сомневаюсь. Знаешь, делать дырки в пуговицах…
— О! Да, не слишком вдохновляет.
Наступила пауза, и она сказала:
— Ты терпеть не можешь эту работу?
— Боюсь, что да.
— Мне очень жаль. Я тебя понимаю.
Весь мир меняется, если кто-то тебя понимает! Нелл великолепна! Он, запинаясь, сказал:
— Знаешь, с твоей стороны это так славно…
Еще пауза — насыщенная эмоциями, пугающая. Она торопливо заговорила:
— Ты… мне казалось, ты начал заниматься музыкой?
— Да. Но бросил.
— Почему? Как жаль!
— Больше всего на свете я хотел бы этим заниматься. Но мне надо зарабатывать деньги. — Сказать ей? Момент был подходящий. Нет, он не осмелится. И тут же брякнул: — Видишь ли, Эбботс-Пьюисентс — ты его помнишь?
— Конечно. Вернон, мы же говорили о нем на днях.
— Извини. Я сегодня глуповат. Понимаешь, я ужасно хочу снова там жить.
— Я думаю, ты поступил замечательно.
— Правда?
— Да. Бросить то, что любишь, и делать то, что должен делать. Это великолепно!
— Превосходно. Хорошо, что ты так сказала. Ты даже не представляешь себе, как это все меняет!
— Правда? Я очень рада.
Про себя она думала: «Надо возвращаться. О! Надо возвращаться. Мама очень рассердится. Что я делаю? Я должна вернуться и слушать, что говорит этот Джордж Четвинд, но он такой скучный. О боже мой, хоть бы мама не очень рассердилась!»
И она шла рядом с Верноном. Странно, что с ней такое? Хоть бы Вернон что-нибудь сказал! О чем он думает?
Она спросила отстраненным голосом:
— А как поживает Джо?
— Сейчас с головой ушла в искусстве. Я думал, вы с ней встречались, когда они была в городе.
— Я ее один раз видела, и все. — Она робко добавила: — Кажется, я ей не нравлюсь.
— Что за чушь! Нравишься, конечно.
— Нет, она думает, что я вертихвосткам что меня интересуют только танцы и вечеринки.
— Кто тебя знает, ни за что так не скажет.
— Не уверена. Иногда я чувствую себя. Я ужасно глупой.
— Ты? Глупой?
Невыразимо теплый голос. Дорогой Вернон! Он так хорошо
Они вышли на какой-то мостик, встали, опершись о перила, и стали смотреть на воду. Вернон хрипло произнес:
— Как здесь хорошо.
— Да.
Оно приближалось… приближалось.
Нелл не могла бы сказать, что именно, но она его чувствовала. Мир застыл, изготовившись к прыжку.
— Нелл…
Почему у нее так дрожат колени? Почему его голос звучит словно издалека?
— Да?
Неужели это она сказала такое странное и короткое «да»?
— О! Нелл… — Он должен сказать. Должен. — Я люблю тебя. Я так тебя люблю…
— Любишь?
Не может быть, чтобы это она сказала. Так по-идиотски!
— Любишь? — Голос был напряженный, неестественный.
Он взял ее за руку. Его рука была горячей, ее — холодной.
— Как ты думаешь, ты могла бы… полюбить меня?
Она ответила, не понимая, что говорит:
— Не знаю.
Они продолжали стоять, как ошеломленные дети, рука в руке, захваченные таким счастьем, что было даже страшно.
Что-то должно было вот-вот случиться, они не знали что.
Из темноты возникли две фигуры, раздался грубый смех и девичье хихиканье.
— Так вот вы где! Романтическое местечко!
Зеленая девица и этот осел Дакр. Нелл что-то сказала — с полным самообладанием. Женщины — удивительные существа! Она вышла на лунный свет — спокойная, собранная. Все вместе они шли и разговаривали, подшучивая друг над другом. Джорджа Четвинда и миссис Верикер они увидели на газоне. «У него хмурый вид», — подумал Вернон.
Миссис Верикер была очень сурова. Она попрощалась с ним даже в какой-то оскорбительной манере. Его это не беспокоило. Ему очень хотелось уйти и предаться пиршеству воспоминаний.
Он сказал ей! Он спросил, любит ли она его — да, он осмелился! — и она его не высмеяла, она сказала: «Не знаю».
Но это значит… О, не может быть! Нелл, волшебница Нелл, прекрасная, недостижимая, любит его или по крайней мере хочет любить.
Ему хотелось бродить всю ночь. Но вместо этого пришлось сесть на полночный поезд и ехать в Бирмингем. Проклятье! Лучше было бы бродить — всю ночь напролет!
В зеленой шляпе и с волшебной флейтой в руках — как принц из сказки.
Вдруг вся картина представилась ему в музыке — высокий замок, каскад золотых волос, волнующий колдовской голос флейты, который вызывает принцессу из башни.
Непонятно как, но эта музыка оказалась в большем согласии с признанными канонами, чем ранее разработанная Верноном концепция. Музыка укладывалась в пространственные рамки, не разрушая образа виденного внутренним оком. Он слышал музыку башни, круглую, шаровидную музыку драгоценностей принцессы и веселую, Неистовую мелодию бродячего принца: Выйди, любимая, выйди ко мне…»