Хлеб великанов
Шрифт:
Бывали также священники — никогда Нелл не видела столько священников сразу. Двоих она высоко ценила, они умели выразить сочувствие и понимание, находили нужные слова и не педалировали религиозную сторону дела. Но встречались и совсем другие.
— Няня. — Нелл резко окликнула сестра, и та прервала свой торопливый проход по палате. — Няня, ваш ряд коек сдвинулся. Седьмая выступает.
— Да, сейчас поправлю.
— Няня, вы меня не помоете?
Необычная просьба.
— Но еще нет и половины восьмого.
— Ко мне придет пастор исповедовать. Он уже
Нелл пожалела его, и преподобный каноник Эджертон застал своего новообращенного за оградой из ширм и тазов.
— Спасибо, няня, — прохрипел пациент. — Трудновато выносить приставания парня, который от вас никак не отцепится, а?
Мытье, постоянное мытье. Мыть больных, мыть полы и в любой час дня отмывать клеенки — прорезиненные подстилки. И бесконечное наведение порядка.
— Няня, кровати. На девятой свешивается простыня. Вторая сдвинута. Что подумает доктор?
И доктор, доктор, доктор. Утром, днем и ночью. Доктор! Доктор был богом. Для простой няни из добровольцев обратиться к доктору считалось непростительной дерзостью и значило навлечь на себя ярость сестры. Некоторые няни невольно совершали подобное кощунство: они жили в Уилтсбери, знали этих врачей и жизнерадостно здоровались с ними. Тут же оказывалось, что они «проталкиваются вперед». Мэри Карднер «протолкнулась». Доктор попросил ножницы, и она ему подала не задумываясь, она в этот момент шила. Сестра долго выговаривала ей за это преступление. Закончила она так:
— Я не говорю, что вам не следовало этого делать. Видя, что у вас есть требуемая вещь, вы должны были шепотом меня спросить: «Сестра, это то, что ему нужно?» Я бы их взяла и подала доктору. Никто бы не стал возражать.
От слова «доктор» Нелл уставала. Сестра сопровождала им каждую фразу. «Да, доктор… Не думаю, доктор… Простите, доктор? Я не уловила… Няня, подержите полотенце для доктора».
И ты стоишь, как вешалка, и держишь полотенце. А доктор, вытерев свои священные руки, швыряет полотенце на пол, ты его смиренно поднимаешь. Поливаешь доктору на руки, подаешь мыло доктору и наконец слышишь команду:
— Няня, откройте дверь доктору!
— Боюсь, нам теперь от этого не избавиться, — свирепо сказала Филис Дикон. — Я никогда больше не буду относиться к врачам по-прежнему. Я теперь всю жизнь буду прислуживать самому последнему докторишке: он придет к нам на обед, а я брошусь ему дверь открывать. Так и будет, я знаю.
В госпитале царил дух франкмасонства: сословные различия были забыты. Дочь дьякона, дочь мясника, миссис Манфред, жена обойщика, Филис Дикон, дочь баронета, — все называли друг друга по фамилиям и сообща интересовались, что будет на ужин и хватит ли на всех. Случалось и жульничество. Хохотушка Глэдис Потс была поймана на том, что пораньше спускалась на кухню урвать лишний кусок хлеба с маслом и порцию риса.
— Знаете, я теперь сочувствую слугам, — сказала Филис. — Мы всегда думали, что они слишком хлопочут о еде, а здесь мы сами такие же. Кто бы мог предугадать? Вчера я чуть не заплакала, когда мне не хватило омлета.
— Они не должны взбивать яйца, —
И она выразительно посмотрела на Глэдис Потс. Та нервно хихикнула и отошла.
— Лентяйка. Вечно отлынивает, — сказала Филис Дикон. — И ябедничает. С Вестхейвен это не проходит, она справедливая, но к малышке Карр она подлизывалась до тех пор, пока не заполучила всю непыльную работу.
Маленькую Потс не любили. Иногда предпринимались попытки заставить ее делать самую грязную работу, но Потс была хитрее. С ней могла сравниться только изобретательная Филис Дикон.
Среди самих врачей тоже процветало соперничество. Каждый хирург хотел получить интересный случай. Распределение больных по палатам вызывало всплеск эмоций.
Вскоре Нелл знала всех врачей и их особенности. Доктор Лэнг был высокий, неопрятный, сутулый, с длинными нервными пальцами. Среди хирургов он был самый способный. Он был невоздержан на язык и безжалостен в обращении с больными, но он был умный, и сестры его обожали.
Потом был доктор Уилбрехем, у него в Уилтсбери была модная практика. Цветущий толстяк, добродушный, если дела шли хорошо, и похожий на обиженного ребенка, если плохо. Когда уставал, то раздражался и грубил, и Нелл его не любила.
Был доктор Медоуз, спокойный и деловой, — он был врач общей практики. Он бывал доволен, когда не надо делать операцию, и внимательно относился к каждому пациенту. С нянями держался вежливо и полотенце на пол не бросал.
Еще был доктор Бери, про которого говорили, что он не слишком хороший врач, но сам он был уверен, что знает все на свете. Он вечно стремился испробовать новые методы и дольше двух дней пациентом не занимался. Когда его больной умирал, говорили: «Чему тут удивляться, это же доктор Бери!»
Самым молодым был доктор Кин, он вернулся с фронта после ранения. Он знал меньше студента, но был исполнен важности. Снисходил до того, чтобы поболтать с волонтерками, объяснить им значение только что законченной операции. Нелл сказала Вестхейвен:
— Я не знала, что оперировал доктор Кин, я думала — доктор Лэнг.
На что сестра мрачно ответила:
— Доктор Кин держал ногу. Вот и все.
Поначалу операции были для Нелл сплошным кошмаром. В первый раз она грохнулась на пол, и няня ее вывела. Она не смела поднять глаз на сестру, но та неожиданно подобрела.
— Это бывает от духоты и эфира, — сказала она. — В следующий раз не заходите надолго. Понемногу привыкнете.
В следующий раз Нелл почувствовала слабость, но выходить не понадобилось, в другой раз ее только слегка тошнило, а потом и тошнить перестало.
Пару раз ее посылали помогать убирать после операции. Комната напоминала бойню — всюду кровь. Операционной няне было восемнадцать лет. Она сообщила Нелл, что сначала ненавидела свою работу.
— В первый раз я была на ампутации ноги, — сказала она. — Сестра ушла первой, велела мне убрать, и мне пришлось самой унести ногу в печь. Это было ужасно.