Хлеб великанов
Шрифт:
Нелл встала.
— Я… мне надо уйти, Себастьян. Я уже не в силах держаться. Это так ужасно. Всего два дня назад все было так прекрасно, так мирно…
— Нелл, но ведь получить назад Вернона…
— О да, я не об этом. Ты не понимаешь. Конечно, это замечательно. О Себастьян, ступай. Ужасно так прощаться, но я больше не могу. Ты должен уйти.
Себастьян ушел. Всю обратную дорогу он думал и удивлялся.
Оставшись одна, Нелл вернулась в спальню и легла на кровать, плотно закутавшись в стеганое одеяло на гагачьем пуху.
Значит, это все-таки
Что же теперь будет? Что скажет Джордж? Бедный Джордж, он был так добр к ней.
Конечно, такое бывало, что женщина выходила замуж во второй раз, а потом оказывалось, что первый муж жив. Ужасное положение. Значит, она никогда не была законной женой Джорджа.
О, не может быть! Такого не бывает. Бог не позволил бы…
Нет, про Бога лучше не надо. Это напоминает ей, что говорила Джейн позавчера, в тот самый день.
На нее нахлынула жалость к себе: я была так счастлива! Поймет ли Вернон? Или он будет обвинять ее? Он, конечно, захочет, чтобы она вернулась к нему. А может, нет, после того как она с Джорджем… Что думают в таких случаях мужчины?
Надо, конечно, развестись, а потом выйти замуж за Джорджа. Сколько будет разговоров! До чего же все сложно.
Ее вдруг как током ударило. Но я же люблю Вернона. Как я могу говорить о разводе и браке с Джорджем, когда я люблю Вернона? Его мне вернули — с того света!
Она беспокойно вертелась на кровати. Это была прекрасная кровать в стиле ампир, Джордж купил ее в старом шато во Франции. Уникальная и очень удобная. Нелл оглядела комнату: очаровательно, все гармонично, со вкусом, без показной роскоши.
Неожиданно вспомнился диван, набитый конским волосом, и чехлы в меблированных комнатах в Уилтсбери… Кошмар! Но они были счастливы.
А теперь? Она оглядела комнату новыми глазами. Конечно, Эбботс-Пьюисентс принадлежит Джорджу. Или нет, если Вернон вернулся? В любом случае, Вернон останется так же беден, как и был. Они не смогут здесь жить. Джордж столько здесь сделал… Одна мысль обгоняла другую, смущая ум.
Надо написать Джорджу, умолять его скорее приехать домой, сказать, что срочно, больше ничего. Он такой умный, он найдет выход.
Или не писать, пока не встретится с Верноном? Он будет очень злиться? Как все ужасно.
Слезы подступили к глазам. Она всхлипнула. Это несправедливо, несправедливо. Я ничего плохого не сделала. За что мне это?
Вернон будет винить меня, но я же не могла знать. Откуда мне было знать? И опять промелькнула мысль: «Я была так счастлива!»
Вернон слушал, пытаясь понять, что говорит врач — высокий, худощавый, с глазами, устремленными прямо тебе в душу и читающими то, чего ты и сам о себе не знаешь.
И он заставляет тебя видеть то, чего ты не хочешь видеть. Извлекает из глубин. Он говорит:
— Теперь, когда вы вспомнили, расскажите мне еще раз, как вы увидели объявление о замужестве вашей жены.
Вернон
— Неужели надо повторять снова и снова? Это было ужасно. Больше я не хочу об этом думать.
И тогда врач терпеливо и дружелюбно объяснил, что все произошло именно из-за его нежелания «больше об этом думать». Нужно посмотреть этому в лицо, пройти через это — иначе он может снова потерять память.
И они снова все повторили.
Когда Вернон почувствовал, что больше не в силах, врач велел ему лечь на кушетку, положил руку ему на лоб, приговаривая, что он отдыхает… отдыхает… что он снова набирается сил и становится счастливым…
Покой снизошел на Вернона.
Он закрыл глаза…
Через три дня Вернон на машине Себастьяна приехал в Эбботс-Пьюисентс. Дворецкому он назвался мистером Грином. Нелл ждала его в маленькой белой комнате, где по утрам раньше сидела мать. Она встала ему навстречу, заставляя себя улыбаться. Она дождалась, когда за дворецким закроется дверь, и тогда подала ему руку.
Они взглянули друг на друга.
— Нелл…
Она была в его объятиях. Он ее целовал, целовал, целовал…
Наконец отпустил. Они сели. Он был спокоен, очень сдержан, если не считать бурного приветствия. За последние несколько дней он много пережил.
Временами ему хотелось, чтобы его оставили в покое — оставили Джорджем Грином. Быть Джорджем Грином казалось так славно.
Он, запинаясь, сказал:
— Все нормально, Нелл. Не думай, я тебя не виню. Я понимаю. Только очень больно. Чертовски больно! Естественно.
Нелл сказала:
— Я не хотела…
Он ее остановил:
— Я знаю, говорю тебе — знаю. Не будем об этом. Я не хочу об этом слышать. Не хочу никогда говорить. — Уже другим тоном добавил: — Говорят, в этом моя беда. Все из-за этого.
Она сказала довольно настойчиво:
— Расскажи — про все.
— Нечего особенно рассказывать. — Он говорил без интереса, как о чем-то постороннем. — Я попал в плен. Как получилось, что меня сочли убитым, я не знаю. Но смутная идея есть. Там был парень, очень похожий на меня, — один из Гансов. Не двойник, а просто очень похожий. Немецкий у меня скверный, но я слышал, что они об этом говорили. У меня отобрали снаряжение и личную карточку. Думаю, идея была в том, чтобы он проник в наши ряды под моим именем — в это время нам на помощь пришли колониальные войска, и они это знали. Этот парень покрутился бы денек и собрал нужную информацию. Так я думаю, потому меня и не включили в список пленных, а послали в лагерь, где были сплошь французы и бельгийцы. Но все это не важно. Думаю, этого ганса убили при переходе через линию фронта и похоронили — вроде как меня. В Германии мне пришлось плохо, я чуть не умер от воспаления раны. Наконец сбежал. О, это долгая история! Не собираюсь в нее вдаваться. Несколько дней без еды и воды. Чудо, что я это вынес. Но вынес. Я пробрался в Голландию. Был измучен; нервы — как натянутая струна. Думал только об одном — вернуться к тебе.