Хлеба и зрелищ!
Шрифт:
Далее, по сценарию, Стелла вспорет полуметровыми акриловыми ногтями конверт и зачитает результат ДНК: отцовство 99, 999 процентов… Так что аудитория «Хлеба и зрелищ» в режиме онлайн будет жадно наблюдать Тонину реакцию: смертельно ли она побледнеет и покинет зал на ватных ногах или вцепится сопернице в волосы…
С фельдшерицей Дина говорила по мобильнику. Та ехать наотрез отказалась: как оставит без уколов гипертонических бабушек? Дина нажимала на долг, на ответственность медработника. Пообещала поднять тему бедственного положения сельских больничек, найти спонсоров (главное – заманить).
Тоня
В сенках по-домашнему лежали выбеленные домотканые половички. Под ноги стелились атласные свежевымытые крашеные полы, на окнах горели разноцветные огоньки геранек, колыхались на ветру подсинённые занавески. Нехитрые инструменты лежали, завёрнутые в кусочки марли и в идеальном порядке разложенные в стеклянном шкафчике. Это – для дневного приёма больных.
А в ночь-полночь, в погоду-непогоду Тоню дёргают телефонные звонки и стуки в оконце. Тоня хватает медицинскую сумку, садится на заднее сиденье «Ижа», утыкается в мужнину шею – и на ревущем мотоцикле они мчатся в одну из восьми деревень, находящихся на её обслуживании.
– Счастливая вы, – тихо позавидовала Тоня. – В самой Москве живёте…
Они шли от больничного к домашнему крылечку. Тропка, протоптанная за много лет Тоней, пролегала среди шиповников, шевелящихся, громко гудящих от пчёл и шмелей.
Дина представила эту тропку зимой: аккуратно расчищенную, в голубых сугробах – муж затемно поработал лопатой… В зелёном морозном небе стыло висит луна – как Стеллина алмазная виноградина. Тоня обмахивает рукавичкой валенки от седой серебряной снежной пыли… В больнице чуть припахивает дымком, потрескивает печь: уходя на работу, растопил муж…
А, пошли они все.
– Знаете, Тоня. Не хотите в Москву – и не надо. И… Удачи вам, Тоня. Заводите с мужем ребёночка поскорее.
Ни до продюсера, ни до режиссёра не дозвонилась, пришлось набрать Стеллу.
– Как это передачи не будет, она уже заявлена на пятничный эфир?! – волновалась Стелла на том конце провода. – Алё, что ты скызала? Гывыри громче!
Дина захлопнула телефон. Вдруг поняла, как сильно соскучилась по работе. По Стелке, по своему прокуренному кабинетику, по бешеному ритму пёстрой тележизни, где неделя пролетает в одну секунду, а телефонная трубка, за многие годы расплавившись от жарких переговоров, приняла точную форму Дининого уха.
Там, и только там творится настоящая жизнь. И у Дины есть доступ к волшебной голубой палочке, играющей с распростёртым, угрюмо замершим, сонным, как Дробышева, телом страны.
НЕ ПИРОГИ ДА ПЫШКИ
– Девушка, чего суёшь обратно грязную газету? Запачкала помадой – так покупай. Кто после тебя её купит, в губной-то помаде?! Нахалка.
– Но мне не нужна газета… Мне только взглянуть. Да и не заметно совсем, чуть-чуть на уголке…
Марина бочком-бочком, сопровождаемая ворчанием киоскёрши и неодобрительными взглядами покупателей, дезертировала от киоска «Союзпечать». Дурацкая вредная, сохранившаяся с детства привычка слюнявить палец перед пролистыванием… Но ей действительно не нужна газета. В редакции она может взять их бесплатно хоть пачку и раздарить знакомым. Она только хотела полюбоваться первой в своей жизни статьёй во весь разворот, именно среди НАСТОЯЩИХ ЖИВЫХ читателей…
Слава представлялась по-другому. У киоска она небрежно полистает газету и, как бы между прочим, небрежно эдак, утомлённо, скучающе скажет… Как бы сама себе скажет, но чтобы окружающие слышали:
– Ну вот, не успеешь написать – сразу ставят в номер. Как что ставят? Статью. Видите подпись: «М. Ночёвкина». Это я. Автограф? Ну что ж, можно…
Толпа напирает. В задних рядах подпрыгивают, направляя в воздетых руках фотики на счастливчиков, которым удалось заполучить автограф самой М. Ночёвкиной. Киоскёрша, заикаясь от счастья, рассказывает, что вот только что на этом самом месте, разрази её гром, стояла живая авторша! Газету расхватывают в один миг, заказывают ещё! Извините, тираж кончился! В издательство несутся загнанные курьеры: немедленно допечатать сто тысяч экземпляров!
Какое счастье, что Марина не успела похвастаться авторством до обнаружения губной помады. Киоскёрша бы огрызнулась: «Мне-то что! Много вас писулек ходит, и все будут товар пачкать? Эй, корреспондентка, куда? А за испорченный товар кто заплатит?»
Sic transit Gloria mundi. Как не уставал повторять преподаватель введения в журналистику: «Профессия сия, юные друзья мои, обещает не столько пироги да пышки, сколько синяки да шишки».
Однажды, просматривая книжку, Марина наткнулась на фразу. Несколько раз перечитала: «…Меня посадили в клетку, будто я был зверь. Тотчас, цокая копытцами, за своими тридцатью сребрениками набежали, облепили клетку журналисты с камерами и диктофонами. Бугорки рожек – у кого жёлтые и закостеневшие, у кого мяконькие, едва проклюнувшиеся, – прятались под модными беретками и кепи. Невидимые волосатые хвостики от возбуждения тряслись под джинсами и мини-юбочками…»
Вообще, по мнению Марины, журналисты при получении диплома должны торжественно давать что-то вроде клятвы Гиппократа. Только там: «Не навреди», а здесь: «Не соври».
В редакцию из Сусловки приехал молодой фермер. Весь такой большой, свежий, вкусно пахнущий лесом. Молодая рыжая борода завивается стружкой. Ручищи – трёх Марин легко охватит. Глаза круглые, как у обиженного ребёнка. Обидели: взял кредит, насадил ранней капусты на 15 гектарах. Весь май и июнь пластался, спасал от заморозков, поливал, пропалывал, окучивал… Вырастил на диво: белую, хрусткую, сладкую как сахар, туго завившуюся. И, главное, ни грамма химии! Весной районная власть клялась-божилась взять капусту для садиков и больницы. А летом отреклась: пришла капуста из Нидерландов, склады забиты.
Куда сусловскому фермеру против Нидерландов?! Марина растерялась, сбегала к завотделом. Тот улыбнулся: нам-то не трудно написать. Но статья ничем не поможет, понимаете? Ни-чем!
– Всё равно напишите, – упрямо попросил фермер. – Хоть люди прочитают – мне легче будет. А то прям дышать больно. Капуста гниёт на глазах – а я её ведь как ребёнка…
Он отвернулся, утёр глаз рукавом. И вскинул на завотделом вопрошающие глаза:
– Вот скажите, вы учёные люди. Это что, в масштабе страны: вредительство? Жадность? Или тупость наша непроходимая?!