ХМАРА

Гончар Анатолий Михайлович

 -Ага, по твоей заспанной морде и видно: прям заждался, аж щеку отлежал. Сны-то хоть хорошие снились али как?
– нет, ну надо же, до чего наглый тип! Вылез сонный как зимняя муха, а всё туда же, "заждался"! На мою "шпильку" он не отреагировал, то ли посчитал её недостойной его судьбоносного величества, то ли решил лишний раз не акцентировать внимание на своей особе. Но так оно, наверно, было и к лучшему. Я махнул рукой на Веленя и стал с интересом наблюдать, как троица новоявленных ковбоев с оханьями и аханьями влезает на своих коньков. Хорошо хоть кони моим сотоварищам попались такие же, как и мне, спокойные и не норовистые. Наконец, все уселись на своих "мустангов" и наша кавалькада тронулась в путь. Первым, вырвавшись на добрые полсотни метров вперёд, ехал доблестный рыцарь "Пурпура и сердца". Следом за ним подлетал в седле страшно довольный приобретением собственного коняги Велень. Затем я, дальше нестройной парой святые отцы, а замыкал

колонну уже порядком загрустивший глашатай, который за последний десяток минут совсем скис. Видимо действие семицветика стало подходить к концу, ибо и меня стало неимоверно клонить ко сну. Даже свежий ветер, нет-нет да и налетавший с северо-запада, не рассеивал моего полусонного состояния. Еще через полчаса Андрюха, уткнувшись носом в лошадиную гриву, захрапел во всю ивановскую. Я же лишь сильнее прикусил губу, взял его коня в повод и, что бы окончательно не уснуть, запел в полголоса старую, забытую всеми песню.

 Ой, ты, ветер ветреный,

 Полети до матушки!

 Ой, ты, ветер ветреный,

 За речные камушки.

 

 За горой за дальнею,

 За рекой червленою

 Мыт кровавой банею

 Кровь на камни лью.

 

 Ой, ты, ветер ветреный,

 Пускай не кручинится.

 Ой, ты, ветер ветреный,

 Жизнь моя лучинится.

 

 Догораю свечкою,

 Тонкою лучиною.

 Укололо сердце мне,

 Жаль, что не дивчиною.

 

 Ой, ты, ветер ветреный,

 Долети до батюшки!

 Ой, ты, ветер ветреный,

 Долети до матушки!

 

 Авангард наш в виде достойного потомка Вельстибюрга оказался никудышным. Наш доблестный рыцарь то скакал вперед, бездумно уходя из пределов видимости, то начинал петлять и, забирая то вправо, то влево отклонялся от заданного маршрута. Тогда мне приходилось догонять его и возвращать на ведущую вдаль тропку. Конечно, может быть для рыцаря, привычного одним местом к дальним конным переходам, на то же самое место ищущего приключений и странствующего куда глаза глядят, подобный стиль продвижения и был вполне подходящим (семь верст для бешеной собаки - не крюк), но для нас он не годился вовсе. В конце концов, я не выдержал, оставил спящего Дубова на попечение отца Клементия и, обогнав мечущегося из стороны в сторону Радскнехта Георга Ротшильда де Смоктуновского, поехал первым.

 Немилосердно припекающее солнышко, а особенно жесткое седло, набившее мне одно место, разогнали моё сонное состояние уже к обеду. А к вечеру проснулся и наш глашатай, но сил, чтобы оторваться от конской гривы, у него не было. Плечи, руки и ноги от сотворенных ночью деяний болели неимоверно. О чём он нас и оповестил, а затем попытался пожаловаться на неудобство поездки и даже некоторое время требовал остановится, но мы (в моём лице) были глухи. Поняв, что с его претензиями никто считаться не собирается, парниша безвольно раскинул руки и замолчал. Лишь время от времени со стороны его коника до меня долетало тихое жалобное поскуливание - постанывание, но я, вспоминая его ночные подвиги, лишь слегка посмеивался, нимало не сочувствуя его нынешнему состоянию.

 Только когда совсем стемнело, я задумался о привале и, завидев подходящую возвышенность, повернул своего коня на её вершину. Взобравшись на лишённый растительности склон, я осмотрелся и, остановив коня, махнул рукой своим спутникам.

 -Всё, слезай с коней, приехали! Ночевать здесь будем. Перекусить, чем бог послал и - баиньки, только громко не шуметь, костра не разводить.

 -Да мы и не собирались, - хрипло отозвался кто-то из моих спутников.

 Я окинул взглядом своё воинство и по их скрюченным позам понял, что сейчас им и не до костра, и не до ужина. Картина называлась: "Бегство Карла 12 из- под Полтавы". Да, похоже, и впрямь разводить костер и без моего запрета никто не собирался. Святые отцы, отбившие за день всё, что только можно, словно кули свалились со своих скакунов и, не имея сил подняться, ползком добрались до небольшой ложбинки, где привалившись спинами друг к другу, отошли ко сну. Туда же прополз всё еще охающий и ахающий глашатай. Велень же, как всегда, улыбаясь своей придурковатой, кривой улыбкой, деловито достав из сумы невесть откуда там взявшиеся веревки, подхватил под уздцы разбредшихся по вершине коняжек и быстро их стреножил. Со своей лошадкой он закончил возиться в последнюю очередь и ласково потрепав её по гриве, юркнул в тень ближайшего куста, где и растворился в темноте наступающей ночи.

 Доблестный рыцарь, громыхающий на всю округу своими доспехами, вызвался отстоять в карауле первую смену. Я не возражал и, расстелив на земле походный коврик, завалился спать. Уже засыпая, я поклялся: в первой же деревне найти кузнеца и смазать эти злосчастные доспехи каким-нибудь вонючим дёгтем.

 

 

 К обеду следующего дня наша истомленная путешествием и зноем кавалькада въехала под благодатную сень дубравы. Столетние и двухсотлетние дубы толщиной в полтора-два моих обхвата со всех сторон обступали вьющуюся меж их узловатых корней дорогу. Дубы, образовавшие этот лес, были поистине огромными, тем большим было моё изумление, когда за очередным

изгибом тракта прямо передо мной словно бы вырос дуб-колосс, патриарх леса. Но не успел я как следует подивиться этим чудом природы, как моих ушей достигла странная, едва уловимая мелодия, очень знакомая и странно похожая на... мурлыканье?!! Кот, в лесу? Мурлычет??? Странно...
– внезапно мои мысли стали расплывчатыми, глаза слиплись, я почувствовал, как мой конь, медленно оседая на ноги, заваливается на бок. И уже окончательно засыпая, я почувствовал, как он и я вместе с ним повалились на землю. Тяжелые шлепки, раздавшиеся за моей спиной, улавливаемые лишь краем моего сознания, возвестили о том, что моих спутников постигла та же самая участь, что и меня.

 -Проснись, проснись!
– сквозь туманную вязкую кашу сна донесся до меня голос Перста Судьбоносного.
– Проснись же, истукан ты чёртов! Убьют ведь, ограбят ведь!
– голос меча сорвался на фальцет.
– Я, я, гроза пустынь и солончаков... по рукам, по грязным лапам... не ХО-ЧУ!
– я почувствовал, как меч выпрыгнул из ножен и рукоятью ударил меня по левому запястью. Мне почудилось, что от удара по моей коже потекла кровь, но боли не ощутил. Лишь рука, дернувшись от удара, упала вниз и безвольной культей скользнула в карман куртки. Безымянный палец коснулся чего-то, вызвавшего легкое, скорее приятное, чем болезненное пощипывание, легкими мурашками побежавшее по моим пальцам и растекаясь вверх, проникая всё выше и выше, будоража мои чувства и мысли. Сознание моё прояснилось, я осторожно сжал левую руку в кулак и ощутил в ладони маленький, сморщенный, но такой родной Анютин Семицветик. Силы мои возвращались. Решив не торопить события, я лишь чуточку приоткрыл левый глаз и, не поворачивая головы, прислушался: меч-ведунец по-прежнему скрипел и выражал свое недовольство, но делал он это уже не так громко и без особой патетики. По-видимому, разум "покарателя" уже смирился с ожидающей нас участью. Тем более что его возня совершенно не смущала обладателя столь сонно-ласкового голоса, чьё мурлыканье доносилось теперь уже из-за моей спины, и к которому примешивалось легкое шуршание и позвякивание, нет-нет и доносившееся до моего слуха.

 -Слава богу!
– заметив, что моя персона очнулась, Судьбоносный успокоился и, как мне показалось, снова погрузился в дрёму. Я же осторожно повернул голову назад: зрелище, представшее моему взору, было действительно сказочным: здоровенный рыжий котяра деловито выворачивал карманы моих товарищей и без зазренья совести опускал их содержимое в перекинутую через плечо сумку.

 -Ах ты, козёл вонючий!
– не в силах вынести подобного произвола, я вскочил на ноги и, расставив в стороны руки, бросился на воришку. Но не тут - то было! Тот оказался проворнее. Обогнув меня по замысловатой дуге, котяра прыгнул на причудливо изогнутое корневище дуба, и в три прыжка добравшись до ствола древа, взлетел на самую его верхнюю ветку, на которой красовалось нечто бесформенное, своими очертаниями лишь отдаленно напоминающее старое воронье гнездо.

 -Что, выкусил, выкусил?!
– высовывая из гнезда свою наглую физиономию, прогнусавил подлый воришка.
– А за козла ты, мужик, ещё ответишь!

 Я криво усмехнулся и, подобрав с земли приличной величины булыжник, запустил им в кошачье убежище. Камень рухнул вниз, не долетев до погано ухмыляющейся рожи метра два. Похоже, что в отличие от Андрюхи, Самоцветик мне силушки не добавил, печально...

 -Не достанешь, не добьешь, не достанешь, не добьешь!
– кот оскалил в улыбке свои зубы, парочка которых явно отсутствовала. Видеть это было приятно, похоже кто-то более везучий, уже до меня изрядно подретушировал его морду. Но меня это мало утешило. Я жаждал его крови и потому, приглушенно выругавшись, выбрав булыжник поменьше и размахнувшись изо всех сил, кинул его в насмехающегося надо мной охальника. На этот раз камень пролетел чуть дальше и ударил в точности посередине "вороньего гнезда". До моих ушей донёсся громкий удар набата. Дно у этого "гнездышка" оказалось металлическим. Вот почему этот паршивец ведет себя столь самоуверенно: у него там целая крепость! Что ж, камнями мы его забрасывать больше не будем: ни к чему, да и кто знает, может, этот воришка того и добивается?! Бум, бум! Гнездо как набат. Бум, бум- и его сообщники уже рядом?! Но ничего, мы его по- другому достанем.

 Я, вздохнув поглубже, подошел к дубу поближе и, наконец-то, смог рассмотреть этого гиганта получше. Корни дерева, толщиной в добрую бочку, словно морские волны, вспарывали каменный настил дороги. Сам ствол, будучи не менее пяти метров в диаметре и в изобилии поросший зелено-серым мхом и большими узловатыми наростами, уходил вверх, где на высоте всего шести-семи метров раскалывался-разламывался на многочисленные стволы-ветви. Они, свою очередь, давали начало бесчисленному числу более мелких ветвей, которые, словно пальцы рук, расталкивали стоящие чуть в стороне более молодые дубы-собратья, скорее всего доводившиеся ему "детьми да внуками". Я едва не снял шляпу, стоя перед этим патриархом, давшим начало раскинувшемуся вокруг лесу. Но шляпы на моей голове не было, потому я подошел к дереву и почтительно положил свою руку на его шершавый ствол.