Хмельницкий.
Шрифт:
Воинское счастье и тут не изменило Потоцкому. Бой прошумел в стороне, а в кустарнике лишь путались в поводьях рейтарские кони да стонали и хрипели в предсмертной агонии изрубленные богунцами наемники. Потоцкий выполз из кустов, освободил поводья коня из-под зарубленного рейтара и вскочил в седло. Куда же скакать, где свои, где слава, а не позорное бегство? Разве тут поймешь?
Бой то утихал, то снова вспыхивал где-то впереди. До слуха Потоцкого доносился стон раненых и отборная брань Богуна.
— Назад! Отступать! — изо всех сил закричал гетман,
Позади него стала стихать страшная сеча. Растянувшиеся отряды рейтар были захвачены врасплох. В этом молниеносно навязанном им бою они не успели даже сообразить, за что хвататься — за бердыши или за мечи. Они не знали о способности Богуна наносить стремительные удары. Рейтары отбивались от богунцев тяжелыми палашами, которыми трудно было защищаться, ибо они цеплялись за ветки деревьев в густом лесу.
Гетману ничего не оставалось, как отдать приказ об отступлении, хотя и этот маневр не вызвал у рейтар ни одобрения, ни осуждения.
14
Богдану приходилось каждую ночь менять направление своего продвижения на Украину. Днем вместе со своими людьми он осторожно расспрашивал местных жителей о ближайшей дороге. Иногда во время этого тяжелого пути он ошибался, терял уверенность. Давала себя знать душевная усталость, и порой ему стоило больших усилий сдержать себя, не допустить какого-нибудь необдуманного поступка.
Наступила зима. Теперь не заночуешь в лесу под кустом. Приходилось искать приюта в селениях. Богдан вынужден был отказаться от своих прежних намерений податься в Москву. Решил отложить это до более подходящего времени. А украинская земля уже полнилась слухами о чигиринских событиях. Это еще больше нервировало Богдана. Его прежнюю рассудительность вытесняло бунтарство, а порой и иезуитское упорство.
— Кто вы и откуда идете, вояки? — интересовались хозяева, у которых останавливался на ночлег Богдан со своими побратимами.
— Возвращаемся с войны австрийского цесаря. Мы низовые казаки, третий год как из дома.
Богдан каждый раз придумывал новую версию, охотно рассказывал о европейской войне.
— Чем же недовольны протестанты? — спрашивал любопытный хозяин.
— Да еще и как недовольны. Ведь мы навязываем им свои порядки, насаждаем своих иезуитов, позволяем шляхтичам грабить их добро. А людям беспокойство — то ли им самим пахать отцовскую землю, то ли угощать нас, чужеземных воинов. Это не то что принять какого-нибудь ксендза-иезуита. И постой надо обеспечить для войска, а оно для них чужое. У каждого своя семья, дети, свои хозяйские заботы и прадедовские обычаи. Ну, и среди нашего брата воина всякие люди бывают… Словом, навязали мы им эту войну, навязываем и своего цесаря, своих иезуитов…
— Ты смотри, что делается! Как же это вы, воины? Оно и у нас тут… — намекал хозяин.
— Слышали. Болит душа и за наших людей. Поэтому мы и возвращаемся
Во время таких бесед и самому Богдану яснее становился день грядущий. В этих краях проходило немало воинов, бежавших из цесарских войск. Это помогало Богдану сбивать преследователей со следа.
Но полковник Скшетуский и его сын всеми силами старались напасть на след Хмельницкого, разгадать его замыслы.
То, что Хмельницкий группировал вокруг себя недовольных, раскрывало гусарам его намерения. Только ли для защиты собирает силы Хмельницкий, или, может, ждет подходящего момента, чтобы напасть самому? Ведь недаром говорят, что Хмельницкий родился в сорочке победителя!
Полковник Скшетуский был очень удивлен, узнав, что Хмельницкий кое-кого прогоняет из своего отряда.
— Как это прогоняет? — интересовались гусары, расспрашивая местных жителей.
— «Уходите домой, я же вам не атаман! Вон земли лежат невспаханные, уходите…» — рассказывали те, кто побывал у него в отряде.
Полковник понимал мудрость этих слов Богдана. Он решил разыскать хотя бы одного человека, которого Хмельницкий прогнал из отряда. Стремление найти такого человека и простое любопытство не давали покоя полковнику королевских войск. Неужели ему всю жизнь придется вот так допрашивать и судить выдающихся вожаков украинского народа? Облагораживает ли это душу шляхтича, или радует полковника вооруженных сил Речи Посполитой?
На Черкасщине, в одном хуторе, наскочил на группу подозрительных мужчин. Из шести задержанных у четырех оказалось оружие.
— Так мы только что вернулись с войны в Австрии! — смело оправдывались задержанные.
«Снова о войне в Австрии твердят, — подумал полковник Скшетуский. — В какой раз уже слышу одно и то же! Не похоже ли это на заговор?!» Полковник Скшетуский все больше склонялся к мысли, что все это дело рук Хмельницкого.
Он послал гонцов к своему сыну Ежи, находящемуся с гусарами недалеко от Днепра. Гонцы давали надежным людям приметы Хмельницкого, каждый раз увеличивая сумму вознаграждения за поимку его.
И до Петра Дорошенко дошел слух о преследовании Хмельницкого. Он долго ждал Хмельницкого в Путивле, да так и не дождался, решил пойти ему навстречу. И, очевидно, большинство казаков, которых расспрашивали гусары, были предупреждены Петром Дорошенко. Во всех селениях он хитро запутывал следы Хмельницкого и привлекал воинов на свою сторону. Дорошенко понимал, как тяжело скрываться Хмельницкому, стремившемуся добраться в родные края. Однажды ночью Дорошенко напал на след отряда, который через приднепровские леса и яры пробивался к Чигирину. «Что они, с ума сошли? — удивлялся молодой казак. — Вместо того чтобы обойти эту западню, они идут прямо в руки врагам! Надо догнать и во что бы то ни стало предупредить!»