Хочешь жить - не рыпайся
Шрифт:
— Я всего лишь представляю своего клиента, — ответил Дэйн.
— Полагаю, вы не собираетесь назвать мне его имя?
— Не думаю, что это необходимо.
— Не возражаете, если я попробую догадаться?
Дэйн вздохнул.
— Не возражаю.
— Так вот, ваше присутствие здесь указывает на то, что клиент очень важный, иначе вы прислали бы одного из своих мальчиков, которые одеваются, как близнецы, в одинаковые пиджаки и брюки. Но, раз мы удостоены чести лицезреть вас, значит у клиента есть деньги, много денег. Так что я, скорее всего, не ошибусь, сказав, что ваш клиент — жена сенатора,
— Вы беседовали с миссис Эймс, — ответствовал Дэйн.
— Она — ваш клиент?
— Да. Она мой клиент.
— Мы действительно говорили с ней, — признал Синкфилд. — Сразу после убийства ее дочери. О вас она не упоминала. Она наняла вас, чтобы вы выяснили, кто убил ее дочь?
— Вы же знаете, что это конфиденциальная информация, лейтенант.
— У меня на этот счет иное мнение. Она могла быть конфиденциальной, если бы вы готовили ее развод. Тогда да, никто бы с этим не спорил. Этим вы и занимаетесь, участвуете в подготовке бракоразводного процесса?
— Считайте, что да.
Синкфилд улыбнулся. Неприятной улыбкой.
— Хорошо, мистер Дэйн. Разговор с вами доставил мне истинное наслаждение.
— Да, конечно, — кивнул Дэйн и проследовал в церковь.
Синкфилд повернулся ко мне.
— Подслушивали, не так ли?
— В меру возможностей.
— Все слышали?
— Думаю, что да.
— Он много добился, этот бывший бухгалтер.
— Я думал, он работал в ЦРУ.
— Сначала в ФБР, потом перешел в ЦРУ. Вы знаете, кто он теперь?
— Глава «Службы безопасности Дэйна, инкорпорейшн».
— У него двести сотрудников и большинству из них не хватает денег на проезд в автобусе, направляющемся в Детройт из Южной Каролины. Он дает им униформу и платит двести двадцать долларов в час за то, что по ночам они ходят вдоль длинных стальных заборов с повязкой на рукаве, на которой написано «Служба Дэйна», и с заряженным револьвером тридцать восьмого калибра в кобуре. Клиенту их услуги обходятся в четыреста пятьдесят долларов за тот же час.
— Неплохо.
— Знаете, как он начинал?
— Нет.
— Пять лет тому назад ему стукнуло сорок. Он по-прежнему работал в ЦРУ, безо всяких перспектив на продвижение по службе. Двое его начальников затеяли какое-то общее дело с парой парней из ФБР, с которыми он работал раньше. Они взяли его на ленч. В «Хоккей-клаб». Точного дня указать не могу. Возможно, они встречались несколько раз.
— Это неважно, — отметил я.
— Да. Короче, они поведали ему, что есть на свете процветающие граждане, а также компании и прочие организации, которые, не по собственной вине, сталкиваются с проблемами, разрешить которые может опытный следователь, достаточно честный, не косноязычный и обладающий хорошими манерами.
Синкфилд помолчал, чтобы раскурить новую сигарету от крошечного бычка.
— Они сказали, что проблемы эти очень деликатные, поэтому требуют деликатного подхода. Подчеркнули, что они, эти проблемы, столь деликатны, что обычное правосудие не стало бы ими и заниматься. В дальнейшем выяснились, что эти люди и организации хотели бы немедленного разрешения этих проблем, да вот беда, они, сотрудники ЦРУ и ФБР, не знают, кого бы им порекомендовать. А вот если бы
— Я слышал, что дело у него спорится.
— Да. Управляется он неплохо и при этом богатеет. Его охранники, не колеблясь, стреляют во всякого, кто движется, особенно в чернокожих. Они доставляют нам массу хлопот.
Напарник Синкфилда, Джек Проктер, коснулся плеча лейтенанта.
— Прибывает миссис Эймс.
Мы повернулись и увидели длинный черный «кадиллак», подкативший к ступеням, ведущим в церковь. Молодой, стройный мужчина, смуглолицый, в темно-сером костюме, выскользнул из-за руля, обежал автомобиль, открыл заднюю дверцу.
Из салона появилась одетая в черное женщина. Когда молодой человек предложил ей руку, она отрицательно покачала головой. Лицо ее закрывала черная вуаль. Она поднялась по лестнице, глядя прямо перед собой. Несмотря на вуаль, я смог разглядеть ее лицо. Волевое, симпатичное, когда-то скорее всего, очень красивое. Я предположил, что ей сорок три или сорок четыре года, хотя выглядела она моложе.
— А где сенатор? — полюбопытствовал я.
— Возможно, в том автомобиле, — Синкфилд указал на второй «кадиллак», вставший в затылок в тому, что привез миссис Эймс. Сенатор вышел из него первым. Огляделся, словно не сразу понял, куда он попал и по какому поводу. У меня возникло ощущение, что выглядит он так, как и должны выглядеть сенаторы, даже берущие взятки. Высокий, подтянутый, с раздвоенным подбородком. Я не мог видеть его глаз, скрытых черными очками, но знал, что они карие. Одни говорили, что они всегда грустные, другие видели в них душевную теплоту. Его каштановые волосы вились по-прежнему (последний раз я видел сенатора по телевизору), но седины в них заметно прибавилось.
Он на мгновение застыл, потом опустил голову, словно пытался вспомнить, а что же ему надобно делать дальше. Повернулся к машине и протянул руку. Левую. Помог женщине выйти из салона, а я помнится, удивился, что за странный свист донесся до моих ушей. И лишь потом понял, что свист этот от моего резкого вдоха. Так я отреагировал на Конни Майзель.
Возможно, я мог бы описать ее тремя словами: светловолосая, красивая, кареглазая. В принципе этого достаточно, чтобы понять, как она выглядела. Впрочем, точно так же можно было сказать, что Тадж-Махал — красивый белый дом, а Мона Лиза — милая женщина с забавной улыбкой.
Дело в том, что у Конни Майзель не было недостатков. Ни единого. Если говорить о ее внешности. И дело не в абсолютно правильных чертах лица. Тогда она не была бы ослепительно прекрасной. Теперь-то я думаю, что лоб у нее был чуть высоковат, нос на йоту длинен, рот слишком широк. Глаза, горящие внутренним огнем, излишне велики. Некоторые могли бы сказать, что у нее чересчур длинные ноги, узкие бедра и высокая грудь. Но сложившись, все эти ошибки природы дали удивительный результат: оторвать взгляд от Конни Майзель не было сил. Ко всему прочему чувствовалось, что она умна. Может, слишком умна.