Хочешь жить — стреляй!
Шрифт:
— Мне все понятно, спасибо, — развернулся Журавленко, несколько раздраженный активностью молодого человека.
— Я к тому, что вы уж не таскайте ее без надобности по кабинетам, у нее работа нервная — воспитательница детского садика, — да и с теткой неважно…
Журавленко хотел уже было разозлиться, как вдруг Лариса взяла инициативу общения с представителем правоохранительных органов в свои руки.
— Ну что, Дмитрий Николаевич, выяснили что-нибудь новое? — обворожительно улыбаясь, спросила она.
— Да называйте меня просто Дима! Или я так
— Хорошо, отныне для меня вы будете Димой, — милостиво согласилась Лариса. — Но все же, Дима, как продвигается расследование?
— Пока работаем, — уклончиво ответил Журавленко, держа руку у кармана с пачкой сигарет и раздумывая, стоит ли сейчас закуривать.
— Он пока еще только их опросил, — вступила в разговор Дебрева, показывая на дверь, за которой скрылись бледная Маша и ее прыщавый Миша.
— Да, главное — впереди! — бодро согласился Журавленко, показывая на дверь, из-за которой доносился рев электрогитар, сдобренный зубодробительным грохотом ритм-секции. — Сейчас вот сюда пойду…
Он прислушался и отважно пошутил, пародируя голос вождя мирового пролетариата:
— Архинечеловеческая музыка!
Вздохнув и тряхнув волосами, громко и настойчиво постучал в дверь металлистов.
— Открыто! — заорали изнутри.
— Здравствуйте, меломаны! — сочно и солидно произнес Журавленко. — В общем, маэстро, музыку — ша!
Болек нехотя с кровати протянул руку к магнитофону и нажал на кнопку.
— Ну что ж, давайте с вами выясним, где вы находились в ночь убийства, — тоном, не предвещающим ничего хорошего, сказал оперативник, брезгливо усаживаясь на стул без спинки.
— А чего тут выяснять — здесь были! — ответил Лелек. — И я, и Борька, брат мой.
— Чем это у вас здесь пахнет? — подозрительно спросил Журавленко.
Он повел носом и быстро обшарил взглядом комнату, заваленную грязной посудой, мятой одеждой и различного рода музыкальными аксессуарами — кассетами, постерами, магнитофонами.
— Анашой балуетесь, да?! — повысив голос, уличительно спросил он.
— Не-а, — лениво, тоже не вставая с кровати, ответил Болек.
— Он прав, — поддержал брата Лелек. — Если такой тормоз, как он, начнет раскумариваться, так и в туалет-то с полчаса собираться будет, пока… под себя ходить не начнет…
— Чего? — возмутился Болек, вздернув левую бровь.
— Так, разговорчики! — рявкнул Журавленко. — Давай по делу! Здесь были, говорите? А что делали? Кто это может подтвердить? Соседи могут?
Вопросы из Журавленко сыпались как из мешка. Он привык брать подозреваемых нахрапом, не очень заботясь о логической последовательности допроса.
— В общем, мы здесь сидели за, как вы потом отразите в своих протоколах, совместным распитием спиртных напитков. А поскольку территория для оного распития у нас имелась, то за пределы этой комнаты мы выходили крайне редко.
Лелек специально повел разговор с Журавленко на сленге ментовского протокола, чтобы досадить ему.
— А насчет соседей, которые могут подтвердить? — пожал
— Разговорчики, Кузьминчук! — не выдержал Журавленко.
— Ладно, ладно… Это меня чего-то на устное творчество повело… Смотрите сами — у нас тут каждый сам по себе и частной жизнью других особо не интересуется. Образцовая коммуналка цивилизованного общества…
— Слушай, Леха, а ведь Макабр может подтвердить, что мы дома были и никуда практически не выходили, кроме как по естественным надобностям, — подал голос Болек. — И ничего не слышали.
— Да и не знаем мы убитого! — поддакнул Лелек. — И знать не хотим после того, как его увидели. У нас вообще с подобными типами разная среда обитания и интересов.
— А кто такой Макабр?
— Макабр — друг наш. Он у нас тогда ночевал.
— Фамилия друга?
— А не знаем мы, — пожал плечами Болек. — Макабр — он и есть Макабр. Зачем нам его фамилия?
— Та-ак, понятно, — протянул оперативник. — Значит, говорите, ничего не слышали и не видели. И убитого Михеева, наркоторговца, — Журавленко сделал ударение на последнем слове, — не знаете, да?
Он заглянул в папку, где были зафиксированы первые показания братьев Кузьминчуков, снятые с них в то злосчастное утро.
— Абсолютно верно излагаете, — криво ухмыльнулся Кузьминчук, подойдя к холодильнику, чтобы достать оттуда бутылку пива. — Я ж говорил — мы наркотой не интересуемся. Мы — металлисты, мы все больше по пиву!
Лелек подбросил вверх запотевшую бутылку и ловко поймал ее.
— Классное пивко, кстати, холодненькое, из морозилки…
Лелек обратился к брату, но слова его в равной мере могли адресоваться и оперативнику, который, безусловно, в такую жару был не против пропустить холодненького. Лелек вскрыл бутылку и сделал мощный глоток.
Журавленко посмотрел на него исподлобья и понял, что пора уходить. Информации все равно больше не накопаешь, а слюной изойдешь — уж точно.
И, одарив на прощание братьев крайне недоброжелательным взглядом, он направился в комнату напротив, где проживал самый молодой обитатель коммуналки, субтильный малый Саша с многообещающей фамилией Каменный.
Саша встретил милиционера недоверчиво и в то же время боязливо. С детства засевшая в нем боязнь к людям, облеченным властью, проявлялась самым наглядным образом. Взгляд его стал обреченным, как у мыши, косточки которой уже начал разминать зубами кот.