Хочу быть честным
Шрифт:
У окна стоит Дерюшев - толстый, рыхлый увалень в армейском бушлате. Сопя от натуги, он пытается согнуть железный ломик, вставленный одним концом в щель между ребрами батареи парового отопления. Рядом с ним паркетчик Шмаков, прозванный Писателем за то, что зимой ходит без шапки.
– Давай-давай,- подзадоривает он Дерюшева.- Главное - упирайся ногами.
– Ты что делаешь?
– спрашиваю я Дерюшева. Дерюшев вздрагивает и застенчиво улыбается:
– Да ничего, Евгений Иваныч, балуемся просто.
– Эх, Дерюшев, Дерюшев,- сокрушенно вздыхает Писатель,- с такой будкой не можешь ломик согнуть. Придется, видно, тебя к Новому году на сало зарезать. Вот Евгений Иваныч запросто согнет,- подзадоривает он меня.
Он обращается ко мне слишком фамильярно, мне хочется его одернуть, но я думаю: "А почему бы, в самом деле, не попробовать свои силы? Есть еще чем похвастаться".
– А ну-ка дай.
Я беру у Дерюшева ломик, кладу на шею и концы его тяну книзу. Чувствую, как гудит в ушах и как жилы на шее наливаются кровью.
Согнутый в дугу ломик я бережно кладу на пол. И не могу удержаться, чтобы не спросить:
– Может, кто разогнет?
– Вот это сила,- завистливо вздыхает Дерюшев и незаметно пробует свои рыхлые мускулы.
Катя Желобанова смотрит на меня с нескрываемым восхищением. Артист Рощин вряд ли согнул бы ломик на шее.
А я задыхаюсь. Сердце колотится так, словно я пробежал десяток километров. Что-то со мной происходит в последнее время. Чтобы скрыть одышку, сажусь за стол, делаю вид, что роюсь в бумагах.
Писатель продолжает донимать Дерюшева.
– Вот, Дерюшев,- говорит он, - кабы тебе такую силу, ты б чего делал? Небось в цирк пошел бы. Скажи, пошел бы?
– А чего, - задумчиво отвечает Дерюшев,- может, и пошел бы!
– А я думаю, тебе и так можно идти. Тебя народу за деньги будут казать. Каждому интересно на таку свинью поглядеть, хотя и за деньги.
Писатель смеется и обводит глазами других, как бы приглашая посмеяться с ним вместе. Но его никто не поддерживает, кроме Люси Маркиной, которая влюблена в Писателя и не скрывает этого.
– Шмаков,- говорю я Писателю,- в третьей секции ты полы настилал?
– Ну я. А что?
– он смотрит на меня со свойственной ему наглостью.
– А то, - говорю я.- Паркет совсем разошелся.
– Ничего, сойдется. Перед сдачей водичкой польем - сойдется.
– Шмаков,- задаю я ему патетический вопрос,- у тебя рабочая гордость есть? Неужели тебе никогда не хочется сделать свою работу по-настоящему?
– Мы люди темные,- говорит он,- нам нужны гроши да харчи хороши.
Он говорит и ничего не боится. Уговоры на него не действуют, угрожать ему нечем На стройке каждого человека берегут как зеницу ока. Да и не очень-то сберегают. Приходят к нам демобилизованные да те, кто недавно из деревни. Придут, поработают, пообсмотрятся да и сматываются - кто на завод, кто на фабрику. Там и заработки больше, и работа в тепле.
Вот сидит перед печкой Матвей Шилов. Он разулся и сушит портянки и думает кто его знает о чем. Может быть, сочиняет в уме заявления на расчет. Но такие, как Шилов, уходят редко. На стройке он уже лет двенадцать. И он привык, и к нему привыкли.
Я смотрю на часы: стрелки подходят к восьми.
– Все в сборе?
– спрашиваю у Шилова. Он медленно поворачивает голову ко мне, потом так же медленно обводит взглядом присутствующих.
– Кажись, все.
– Кончайте перекур, приступайте к работе.
– Щас пойдем,- нехотя отвечагт Шилов и начинает наматывать портянки. Обувшись, встает, топает сначала одной ногой, потом другой и только после этого достает из-за печки молоток, протягивает его Писателю: - Пойди вдарь.
Тот послушно выходит и ударяет. Вагонный буфер, подвешенный на проволоке к столбу электроосвещения, гудит, как церковный колокол, возвещая начало рабочего дня. Все постепенно выходят.
4
"Дорогой сыночек!
Вот уже две недели от тебя нет никаких известий, и я просто не знаю, что и подумать. До каких пор ты будешь меня мучить? Вчера мне приснилось, что ты идешь босиком по снегу. Я снам не верю, но, когда дело касается тебя, невольно начинаю волноваться. В голову приходят такие страшные мысли, что даже боязно о них говорить. Все думается, уж не заболел ли ты или, не дай бог, не попал ли под машину..."
Это пишет моя мама, бывшая учительница, ныне пенсионерка. Она и раньше любила получать письма, а теперь тем более.
А что я буду писать? Каждый день одно и то же. Без четверти семь - подъем. В восемь - начало работы. С двенадцати до часу - перерыв. В пять - конец рабочего дня. В полшестого - совещание у начальника СУ. Что касается попадания под машину, то об этом сообщил бы отдел кадров или ОРУД: им за это деньги платят.
"...У меня ничего нового, если не считать того, что позавчера на собрании актива меня избрали председателем домового комитета. Ты, конечно, относишься к таким вещам скептически, а мне это было очень приятно.
На днях случайно встретила на улице Владика Тугаринова. Приехал в отпуск с женой. Он теперь стал такой важный. Недавно его назначили начальником какого-то крупного строительства в Сибири. Спрашивал о тебе. Взял адрес, обещал написать".
За всем этим, как говорят, есть свой подтекст: Владик не способнее меня, во всяком случае, по математике успевал много хуже, а теперь он большой начальник. Я бы тоже мог высидеть себе приличную должность, если бы не мотался с места на место.
Мама не учитывает только того обстоятельства, что Владик получил диплом (а в институт мы с ним поступали вместе) в сорок четвертом году, когда я валялся в борисоглебском госпитале. Конечно, Владик не виноват, что его не взяли на фронт: у него еще в десятом классе была близорукость минус восемь. Но и я не виноват, что был только студентом-практикантом в то время, когда Владик был уже начальником ПТО.
После института я, конечно, мог бы сидеть на одном месте. Но я работал на Сахалине, в Якутии, на Печорстрое и даже на целине - строил саманные домики. Кто знает, может, я и здесь продержусь недолго?
5
В это время раздается телефонный звонок. Мне звонят много раз, и это обычно не вызывает во мне особых эмоций. Но сейчас каким-то чутьем я угадываю, что разговор кончится неприятностью. У меня нет никаких оснований так думать, просто я это чувствую. Поэтому я не снимаю трубку. Пусть звонит - посмотрим, у кого больше выдержки. Я закуриваю, выдвигаю ящик стола, просматриваю наряды. У того, кто звонит, выдержки больше. Я снимаю трубку и слышу голос Силаева начальника нашего стройуправления.