Хочу быть честным
Шрифт:
– Да,- сказал высокий дружинник,- извините, пожалуйста.
– Ничего, не стоит,- вежливо сказал Сидоркин,- заходите еще.
– Извините,- повторил высокий дружинник.- Пошли, Олег.
Они уже дошли до дверей, но Сидоркин позвал их:
– Ребята!
Дружинники снова подошли. Ермошин получил свой чай, но, увидев, что дружинники вернулись, остался у окна выдачи и читал приклеенное к стенке меню.
– Ребята,- сказал Сидоркин дружинникам,- хотите, покажу фокус?
– Какой фокус?
– спросил маленький, и глаза его заблестели
– Ну какой. Обыкновенный, как в цирке,- пообещал Сидоркин.- Только между нами. Идет?
– Идет,- сразу же согласился маленький, и высокий нехотя подтвердил:
– Идет.
– Ну ладно,- сказал Сидоркин,- глядите под стол. Дружинники посмотрели. Сидоркин поднял ноги. На полу остались две пустые бутылки.
– Видели?
– спросил Сидоркин.- Больше не увидите.- И, опустив ноги, снова прикрыл бутылки штанинами.
Дружинники растерянно поглядели друг на друга, не зная, как им вести себя в таком случае, но потом, видимо, вспомнили о своем обещании.
– Ладно, - сказал высокий дружинник,- в другой раз будем знать. До свиданья.
Они ушли. Ермошин подождал, пока дверь за ними не закрылась, и вернулся к столу.
– Ну как чаек?
– спросил Сидоркин.- Не остыл?
– Остыл,- сказал Ермошин, глядя в сторону.-Вы, ребята, на меня не обижайтесь. Если б что вышло, мне было бы больше всех неудобно.
– Что ж так?
– спросил Сидоркин.
– Ну, понимаешь. Я же веду общественную работу. Меня знают. Скажут: "Сам выступаешь на собраниях, и сам же..."
– А ты одно из двух,- сказал Сидоркин,- или не пей, или не выступай. Женька, давай твою бутылку.
Не помню, почему это произошло, но после третьей бутылки мы вдруг стали спорить о честности. Ермошин сказал, что, если говорить откровенно, прораб и честность несовместимы, как гений и злодейство. Можешь играть в честность сколько угодно, но все равно тебе придется выкручиваться, заполнять липовые наряды, составлять липовые процентовки.
– Вот уж на что Самохин,- сказал Ермошин,- а и тот не лучше нас. Приказали ему сдать дом к празднику - и он сдаст его как миленький, в каком бы состоянии этот дом ни был.
Если бы это сказал не Ермошин, а кто-нибудь другой, я, возможно, и промолчал бы. Но здесь я вдруг распылился и стал говорить, что сдам дом тогда, когда он будет полностью готов, и что мне плевать на Силаева и плевать на всех остальных, я поступлю так, как мне подсказывает совесть.
Я поспорил с Ермошиным на бутылку коньяку, что поступлю именно так, как сказал. После этого мы разошлись.
12
Вернувшись домой, я застал моего соседа Ивана Адамовича Шишкина, как обычно, на кухне за чтением любимой книги. Как называется книга и кто ее написал, узнать невозможно - обложки у нее давно нет, а листы порядком порастрепались и рассыпаются. Но через эту книгу, и только через нее, Иван Адамович постигает всю мудрость и простоту нашей жизни.
Увидев меня, Иван Адамович, как всегда, вскочил и следом за мной прошел в мою комнату. Книгу, раскрытую посредине,
– Женя, гляди-ко чего написано,- сказал он, как всегда с удивлением.- Ты думаешь, что ты есть. А на самом деле тебя нет. То ись как?
– Помолчав, Иван Адамович сам ответил на свой вопрос: - А вот так. Ни тебя нет, ни комнаты, ни стола - ничего. Все - одно наше воображение. Всемирный вакуум. Об этом же надо задуматься.
Мне сейчас задумываться об этом не хотелось.
– Иван Адамович,- сказал я,- не надо меня сразу убивать такими открытиями. К этому надо приходить постепенно.
– То ись как?
– Ну вот так. Сначала представим себе, что здесь нет вас. А стол, комната и я пока остаемся на месте. Частичный вакуум.
Иван Адамович внимательно посмотрел на меня, пытаясь сообразить, правильно ли он понял мою мысль. Он ее понял правильно.
– Ну хорошо,- сказал он обиженно,- я уйду.
– В добрый путь.
13
Засыпаю я всегда быстро, но сплю чутко. Если за стеной включат радио, если Иван Адамович хлопнет дверью, если по улице проедет пожарная машина - я просыпаюсь.
В этот раз меня разбудил телефонный звонок. "Только бы не меня",- подумал я, затаив дыхание, словно это могло спасти.
К телефону подошел Шишкин.
– Алле. А кто его спрашивает? Клава? Нет, он спит. Сейчас я его позову.
Он постучал ко мне в дверь и, не услышав ответа, постучал снова.
– Женя, тебя к телефону.
Я сунул ноги в комнатные туфли и вышел в коридор. Шишкин, вероятно, уже собирался спать, он стоял возле телефона в подштанниках и в очках. Его лицо сияло от злорадства.
– Не мог сказать, что меня нет,- прошипел я, сгорая от ненависти.
– Не мог,- сказал Шишкин.- Как же я скажу, что нет, когда ты есть.- Иван Адамович никого еще не обманывал, особенно из женского полу.
Я снял трубку и услышал:
– Как ты думаешь, что для человека труднее всего?
– Труднее всего разговаривать по телефону, когда хочется спать.
Я начал потихоньку беситься.
– Да, правильно,- согласилась она, будто я сказал что-то мудрое.- Слушай, ты почему не приехал?
– Я был занят.
– Но сейчас ты не занят?
– Сейчас я хочу спать. И уже поздно.
– Еще только одиннадцать часов.
Я гляжу на часы: верно. Мне казалось, что уже гораздо больше.
– Слышишь, я очень хочу тебя видеть. Очень, очень!
При этом она, конечно, закрывает глаза и покачивает голодной. Эта театральная самодеятельность раздражает меня, но я все-таки соглашаюсь:
– Хорошо, я приеду.
Мне жалко Клаву.
14
Когда-то Клава была замужем. Семь лет она прожила с одним учителем, который активно участвовал в художественной самодеятельности, но потом выдвинулся, был приглашен в областную филармонию. После этого он ушел от Клавы, решив, что теперь их интересы не совпадают. Клава тогда уехала на Печору, где я с ней и познакомился четыре года тому назад.