Хочу быть честным
Шрифт:
– Правильно,- сказал я.- Пиши, потом разберемся.
Гусев вышел. Я посидел еще немного и пошел по этажам. На объектах, как всегда бывает во время авралов, творилось что-то невообразимое. Одни работали изо всех сил, торопились, другие не работали вовсе, сидели на подоконниках, курили, рассказывали анекдоты. На меня никто не обращал никакого внимания, словно я к этому делу был вовсе не причастен. Мне самому показалось, что я здесь лишний; я ходил, ни во что не вмешиваясь, пока не столкнулся с каким-то лохматым малым, который навешивал двери в четвертой секции. Он брал дверные
– У тебя отвертка есть?
– спросил я у малого.
– Нет,- сказал он.- А зачем?
– Не знаешь разве, что шурупы полагается отверткой заворачивать?
– И так поедят,- лохматый махнул рукой и принялся за очередной навес.
– Ты с какого участка?
– спросил я его.
– С ермошинского.
Я сам собрал его инструмент, аккуратно сложил в ящик. Парень перестал забивать шурупы и смотрел на меня с любопытством.
Сложив инструмент, я взял ящик и передал его парню.
– До свиданья,- сказал я ему,- передавай привет Ермошину.
Парень взял ящик и долго стоял против меня, покачиваясь и глядя на меня исподлобья.
– Эх ты, шкура!
– искренне сказал он и, сплюнув, пошел по лестнице.
Я вернулся в прорабскую и позвонил Силаеву. Я хотел сказать ему, что не буду сдавать дом, пока не приведу его в полный порядок. Пусть Ермошин покупает мне проигранный коньяк. Пусть он знает, что не все такие, как он, что есть люди, которые никогда не идут против своей совести.
Когда я думал об этом, меня распирало от сознания собственного благородства, сам себе я казался красивым и мужественным.
Но весь мой пыл охладила Люся, которая сказала, что Силаев уехал на сессию райсовета и сегодня уже не вернется.
Ну что ж... Можно отложить этот разговор до завтра.
16
В этот день домой я вернулся раньше, чем обычно. У дверей меня встретил Иван Адамович. Он как-то странно улыбался, отводил глаза в сторону, словно был виноват в чем-то. Я сразу понял, что что-то произошло, но догадаться, что именно произошло, было трудно. Я посмотрел на Шишкина, он как-то съежился и глупо хихикнул. Я пожал плечами и пошел в кухню попить воды. В кухне на стуле сидела девочка лет двух, обвязанная полотенцем не первой свежести. Перед нею на кухонном столе стояла тарелка с манной кашей. Девочка набирала кашу рукой, размазывала по лицу, а то, что попадало ей в рот, выплевывала на полотенце.
– Вот, понимаешь ты,- смущенно хихикнул Иван Адамович,- племянница днем оставила. Говорит: "В кино схожу". Шесть часов прошло, а она не идет... Ну-ну, не балуй!
– строго закричал он на девочку, которая решила ускорить утомительный процесс размазывания каши и запустила в тарелку обе руки.- Не балуй,- сказал Иван Адамович, - а то дяде скажу, он тебя в мешок посадит.
Девочка вынула руки из тарелки, посмотрела сначала на Ивана Адамовича, потом на меня и заплакала.
– Ну, не плачь,- начал успокаивать ее Иван Адамович,- уходи, дядя, мы тебе не отдадим Машеньку.
Девочка плакала. Иван Адамович рассердился.
– А я вот твоего крику не слышу,- сказал он.- Понятно? То ись как? А вот так, не слышу, да и все.- Старик сделал язвительное лицо.- Нет никакого крику. И тебя самой нет, и меня нет - одно пустое место. Всемирный вакуум. Во!
Девочка посмотрела на него внимательно и заплакала пуще прежнего.
Я прошел к себе в комнату.
– Женя, я тебе там бросил письмо,- крикнул мне вслед Иван Адамович.
Письмо лежало на полу. Я поднял и распечатал его. В нем было всего несколько строчек:
"Здравствуй, дорогой друг Женька!
Решил написать тебе эту писульку, хотя от тебя давно уже ничего не получал. Видно, ты совсем загордился (шутка) и не хочешь знать своих старых друзей. Я здесь работаю начальником СУ, строю один небольшой заводишко. Когда тебе надоест сидеть на одном месте, приезжай ко мне. Работенку подыщем. Для начала будешь старшим прорабом. Работа, как говорится, непыльная и денежная. Насчет квартиры пока ничего обещать не могу, но потом что-нибудь придумаем. Ну все. Будь здрав и думай. Привет от Севки. Он работает у меня начальником ПТО, женат, имеет троих детей, но по-прежнему рисует разные пейзажи.
В общем, приезжай. Жду ответа. Жму лапу.
Владик".
Я перечитал письмо два раза. Приятно, черт побери, получить неожиданное письмо от старых друзей. Севка и Владик работают вместе. Интересно, какие они сейчас. Хоть бы фотокарточку прислали, собаки. У Севки трое детей. Подумать только. Я его помню совсем пацаном. Такой рыжий, тщедушный, вся морда в царапинах, он вечно дрался со своей старшей сестрой. Он довольно толково рисовал, и мы думали, что ему прямой путь в живописцы. Но, видно, не получилось. То ли способностей не хватило, то ли еще что.
Я еще раз перечитал письмо. Ну что ж... Пожалуй, оно как раз кстати. Удобный выход из положения. Сдавайте свои дома сами, а я поеду в Сибирь. Я не буду вместе с вами халтурить и краснеть за эту халтуру.
Заодно решится и вопрос с Клавой. Наши отношения слишком затянулись. Теперь все. Не стоит себя обманывать, не стоит мучить друг друга.
В это время в дверь позвонили. У нас в квартире не так уж часто бывают гости - я прислушался. Я слышал, как Иван Адамович отворил дверь, как он говорил с кем-то. Незнакомый женский голос спросил меня. Я вышел в коридор. Женщина стояла на лестничной площадке. Иван Адамович разговаривал с ней через щелочку и придерживал дверь, чтобы в случае чего захлопнуть ее. Я отодвинул Шишкина и пригласил женщину войти. Она прошла, шурша дорогой шубкой, усыпанной дождевыми каплями.
– Вы меня, конечно, не помните,- сказала женщина, разглядывая меня и близоруко щурясь.- Мы с вами в прошлом году встречались на дне рождения Клавы.
Но я ее очень хорошо помню. Это была самая толстая на этом вечере. Я даже запомнил, что ее зовут Надя, что она работает гинекологом в той же поликлинике, что и Клава.
– Ну почему же, Надя?
– сказал я.- Было бы странно, если бы я не запомнил вас.
Я повесил ее шубу на вешалку и пригласил Надю к себе, извинившись за беспорядок.