Хочу быть честным
Шрифт:
Люся стояла, выжидательно опустив ресницы.
– Можно идти?
– спросила она.
– Когда я скажу, тогда пойдете,- рассердился начальник. Видимо, он был не в духе и искал, к чему бы придраться.
– Что вы стоите как вкопанная и хлопаете своими ресницами. Вы что, меня соблазняете, что ли?
– Вас - нет,- тихо сказала Люся.
Ее ответ совсем вывел начальника из себя.
– Я вот возьму мокрую тряпку,- сказал он,- и вымою вам эти ваши ресницы.
– Не имеете права.
– На вас у меня хватит прав. Я вам в отцы гожусь.
– У меня есть
– Ну и очень плохо,- сказал Силаев, но тут же поправился: - То есть плохо то, что ваш папа не следит за вами. Идите.
Люся повернулась и простучала каблучками по направлению к двери. Во время этого разговора она ни разу не изменила тона, ни один мускул на ее лице не дрогнул.
Я понял, что у Силаева какая-то неприятность. Всегда в таких случаях он срывает злость на своей секретарше, которая эти припадки терпеливо выносит. Может, он за это и держит ее
– Черт знает что,- проворчал он, когда дверь за Люсей закрылась.- Дура.
Он раскрыл пачку "Казбека" и, закуривая, молча подвинул ко мне бумагу, которую принесла Люся. Это был тот самый проект приказа, в котором говорилось, что я назначаюсь главным инженером.
– Прочел? спросил Силаев.- Дела примешь после сдачи объекта.
– Значит, в декабре,- сказал я.
– Раньше,- сказал Силаев.- Объект сдашь до праздника, а после праздника примешь дела. Можешь считать это приказом, который нужно выполнять.
– Приказы, Глеб Николаевич, должны быть разумные,- сказал я.- Вы ведь знаете, что у меня еще штукатурные работы не закончены и малярные. И паркет еще надо стелить.
– Все сделаешь.
– Но ведь даже штукатурка не высохнет.
– Меня это не касается. Дом должен быть сдан. Ты думаешь - это моя прихоть. Мне приказано оттуда, - он раздавил окурок о край пепельницы и показал на потолок.- В райкоме решили, что надо сделать подарок комсомольским семьям. Праздник, барабаны, вручение ключей. А ты должен радоваться, что тебе дают идею.
– Я бы радовался, - сказал я,- если бы эту идею можно было обменять на бочку олифы. Хороший будет подарок. Сейчас сдадим, а через месяц в капитальный ремонт. А что, если я не сдам все-таки дом?
– Не сдашь?
– Силаев посмотрел мне в глаза.- Тогда все меры. Вплоть до увольнения. Так что выбирай. Или сдача объекта вовремя и все остальное. Или... Выбирай.
– Он встал и протянул мне руку: - Извини, мне пора к управляющему.
9
Я неудачник. Во всяком случае, так считает моя мама. Я неудачник, потому что не стал ни ученым, ни большим начальником. Я все еще только старший прораб. Старший прораб применительно к армейским званиям что-то вроде старшего лейтенанта. Если к сорока годам ты не шагнул выше этого чина, маршальский жезл из своего рюкзака можешь выбросить.
Мне уже сорок два. В сорок два года мне предлагают должность главного инженера, хотя могли это сделать гораздо раньше. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как я окончил строи-тельный институт, почти все пятнадцать я работаю в одной и той же должности - старшим прорабом. За это время я полысел и обрюзг, стал нервным и раздражительным.
Моя работа ничем не лучше, но и не хуже других. Мое это призвание или не мое, я до сих пор не знаю и, если признаться, мало интересуюсь этим. Призвание проверяется в деле, где нужны какие-то особые способности. Прорабу излишние способности ни к чему - ему достаточно умения доставать материалы, читать чертежи и вовремя закрывать рабочим наряды. Я не могу, скажем, сделать дом лучшим, чем он должен быть по проекту.
Но иногда меня заставляют делать хуже, чем я могу, и это мне не нравится. Когда я возражаю, это не нравится начальству. Из двух мест я уже ушел "по собственному желанию". Можно бы уйти и отсюда - на этом городе свет клином не сошелся,- но мне уже надоело скитаться. Надоело жить в палатках и вагончиках или снимать койку в "частном секторе". Когда тебе уже за сорок, хочется пожить нормальной человеческой жизнью, иметь свой угол, может быть, свою семью.
У меня дома на тумбочке под стеклом стоит фотография девушки лет восемнадцати. Удлиненное лицо, большие темные глаза, темные косы, аккуратно уложенные вокруг головы. Это Роза. Я с ней познакомился в Киеве в начале сорок первого года, когда приезжал на зимние каникулы. Она училась в десятом классе (подумать только, сейчас у меня могла бы быть такая дочь!) и собиралась поступать в пединститут на исторический факультет.
Когда немцы подошли к Киеву, она почему-то не уехала и теперь лежит, наверное, в Бабьем Яру. Она была молода и красива - это видно по фотографии. Но она была еще и умна и добра. Она была необыкновенно чуткой и нежной. Впрочем, может быть, я уже не помню, какой именно была Роза, и в моей памяти живет только образ, нарисованный мной самим? Но с тех пор я не встречал женщины, которая хоть сколько-нибудь напоминала бы этот образ. Может быть, поэтому я до сих пор не женат.
10
Ровно в половине шестого мы, прорабы, один за другим входим в кабинет Силаева. Занимаем места за длинным столом, стоящим перпендикулярно к столу начальника. Пока рассаживаемся, Силаев, склонившись над бумагами, что-то пишет и не обращает на нас никакого внимания.
Совещание только начинается, времени впереди много, и каждый старается провести его с большей пользой. Лымарь вытащил из-за пазухи книжку "Атом на службе человеку", Сабидзе положил перед собой лист бумаги и уже кого-то рисует. Тихон Генералов, многодетный угрюмый человек, сидит слева от меня и составляет план воспитательной работы среди собственных детей:
"План
1. Иван - применить телесное наказание (ремень).
2. Наташа - поставить в угол на 30 мин. за сломанный телевизор.
3. Алла+Люба - купить билеты в кукольный театр.
4. Сергей - проверить дневник.
5. Поговорить с женой насчет грязного белья (можно отнести в прачечную)".
Справа от меня садится Васька Сидоркин. Он достает из кармана маленькие дорожные шахматы с дырочками в доске для фигур.
– Сыграем?
– Давай.
Сидоркин ставит доску на края стульев между мной и собой так, чтобы не видно было из-за стола. Начальник поднимает голову:
– Все собрались?
– Почти, - отвечает Ермошин, который всегда садится ближе всех к начальнику.