Хочу быть честным
Шрифт:
– Ты знаешь, о чем я думаю?
– О чем?
– я не в состоянии был даже сердиться.
– Я думаю о том, как хорошо знать, что всегда рядом с тобой есть такой человек.
Это она обо мне. Книжки не доведут ее до добра.
15
На другой день погода немного улучшилась, с утра показалось солнце. Рабочие сидели на бревнах возле растворомешалки, курили. Большинство из них были мне незнакомы - их прислали другие прорабы по приказанию Силаева. Кто из них чем занимается - видно было по инструментам. Вместе с Шиловым я развел их по рабочим местам, обошел объект и вернулся в прорабскую. В прорабской за моим столом сидел некто Гусев, корреспондент городской газеты. В газете он, видимо, считался специалистом по строительным делам, потому что все время околачивался в нашем тресте. Очерки его не отличались стилевым разнообразием и почти все начинались примерно так: "В тресте "Жилстрой" все хорошо знают бригадира такого-то..."
Увидев меня, Гусев встал из-за стола и пошел мне навстречу. Был он, как всегда, в вельветовых брюках, болгарской куртке из кожзаменителя и в синем берете.
– Привет, старик,- сказал он в порыве высокого энтузиазма и долго тряс мою руку.
"Ну что ж,- подумал я,- как говорит Писатель, время есть, будет тресть".
– А я к тебе по делу,- сказал Гусев, натрясшись вдоволь.
– Очерк обо мне писать?
– Откуда ты знаешь?
– Такой я проницательный человек,- сказал я.- Это тебе Силаев посоветовал?
– Он,- сказал Гусев, вынимая толстый, обтянутый резинкой блокнот.
Это событие я воспринял как дурное предзнаменование. Если уж обо мне решили писать в газете, то покоя теперь не дадут.
– Говорят, скоро главным инженером будешь?
– спросил Гусев. Он сел напротив меня и положил ногу на ногу.
– Подожди еще,- сказал я,- может, не буду. И вообще ты бы написал о ком-нибудь другом. Вон хоть о Шилове. Лучший бригадир в тресте.
– О нем я уже писал,- сказал Гусев и сделал пометку в блокноте, должно быть, насчет моей скромности.- Ну давай, чтоб зря время не терять, ты мне расскажи коротко о себе.
– Зачем это тебе?
– спросил я.- Все равно напишешь: "В тресте "Жилстрой" все хорошо знают прораба Самохина. Этот высокий, широкоплечий человек с открытым лицом и приветливым взглядом не зря пользуется уважением коллектива. "Наш Самохин",- с любовью говорят о нем рабочие"
Гусев положил блокнот на край стола, вежливо посмеялся и сказал:
– Ты, старик, зря так про меня. Я вовсе не поклонник штампов. Понимаешь, я хочу начать с войны. Ты на фронте был?
– Был,- сказал я.- Могу дать интересный материал.
– Сейчас это не нужно,- сказал Гусев.- Вот к двадцать третьему февраля будет готовиться праздничный номер, тогда пожалуйста. Можем даже вместе написать. А пока мне война нужна для начала. Тут у меня будет так: сорок третий год. Тебя вызывают к командиру дивизии и предлагают взорвать здание вокзала...
Погоди, - сказал я - Я вот никак не припомню, чтобы меня выбывали к командиру дивизии. Я с командиром полка разговаривал один раз за всю войну, когда мы стояли в резерве, и он выгнал меня из строя за то, что у меня были нечищеные сапоги.
– Это неважно,- отмахнулся Гусев.
– Вот понимаешь, я ему тоже говорил - неважно. А он не за разговоры вмазал пять суток строгой гауптвахты. Правда, сидеть мне не пришлось, на другой день нас отправили на передовую.
– Слушай, это все неинтересно,- сказал Гусев.- При чем тут гауптвахта? Я ведь очерк пишу и немного домыслил. Имею я право домысливать?
– Имеешь,- сказал я,- но дело в том, что в сорок пятом году я не воевал, а учился уже в институте, бегал на костылях с этажа на этаж, потому что лекции у нас были в разных аудиториях.
– А ты что, был ранен?
– удивился Гусев.
– Я не знал. Это очень интересно.- Он записал что-то в блокнот.
– Очень интересно,- сказал я.- Особенно когда тебе в одно место влепят осколок от противотанковой гранаты. Приятное ощущение.
– Да,- сочувственно сказал Гусев.- Наверно, больно было. Но я про войну просто так, для начала. Мне надо показать, что ты взрывал дома, мечтая их строить. Сейчас тема борьбы за мир очень важна. Ты на войне офицером был?
– Нет,- сказал я,- я на войне был старшим сержантом и никаких домов не взрывал, потому что служил в разведке.
– Какая разница, где ты служил,- сказал он,- для идеи важно, чтобы ты взрывал дома. Теперь ты мне скажи еще вот что. Когда ты решил стать строителем: на войне или еще в детстве?
– Да как тебе сказать,- замялся я.- Понимаешь, после ранения я жил как раз напротив строительного института. В другие институты надо было ездить на трамвае, а в этот - только перейти дорогу. А я ходил тогда на костылях...
– Понятно,- сказал Гусев, но в блокнот ничего не записал.- Теперь скажи мне еще: у тебя есть какие-нибудь изобретения или рационализаторские предложения?
– Нет, - сказал я,- я принципиально ничего не изобретаю, хочу посмотреть, получится у людей что-нибудь без меня или нет.
– Ну и как?
– По-моему, получается. Уже изобрели такую бомбу, после которой дома и машины останутся, а мы с тобой превратимся в легкое облачко. Но могу тебя заверить, что я в этом изобретении никакого участия не принимал.
– Да,- сказал Гусев и значительно помолчал.
– Да,- сказал я.- А ты знаешь, кто изобрел чайник?
– Чайник?
– Гусев задумчиво потер высокий лоб.- Ломоносов?
– Правильно,- сказал я.- Ломоносов открывал закон сохранения энергии, писал стишки, а в свободное время выдумывал чайники. Только не эти, которые стоят у нас в хозяйственном магазине и у которых отрываются ручки. Их выдумал Юрка Голиков, который работает инженером в артели "Посудо-инвентарь".
Гусев мне надоел, и я нарочно болтал разную ерунду, чтобы сбить его с толку. Ему это тоже, видимо, надоело. Он положил блокнот в карман, бросил окурок к печке и встал.
– Я лучше напишу,- сказал он,- а потом покажу тебе. Хорошо?