Хочу быть честным
Шрифт:
Она работала в нашей амбулатории, и все у нее одалживали спирт, когда его не было в магазинах. Наши отношения начались еще там и теперь продолжаются по инерции.
Сейчас она работает в поликлинике участковым врачом. Живет на окраине города в вытянутом сером строении, в том самом, где когда-то жила вместе с мужем. Ее комната находится на втором этаже в конце узкого коридора с дверями, расположенными в шахматном порядке по обеим его сторонам. Все соседи меня давно знают. Когда я иду по коридору, двери поочередно открываются, и я на ходу кланяюсь
Клаву застаю всегда в одной и той же позе: она лежит на низкой тахте, обложенная книгами. Книги она проглатывает в огромном количестве, и я ей немного завидую. Но нельзя же читать все без разбору. Все, что в Клаве есть деланного и наигранного,- это от них.
Когда я прихожу к ней, у нас начинается вечер вопросов и ответов.
– Ты на чем приехал?
– На такси.
– На улице холодно?
– Так себе.
– А помнишь, какие морозы были на Печоре?
Если не прекратить это вовремя, мне придется ответить на вопросы об изменении климата и о видах на урожай, поделиться впечатлениями от последнего фильма и высказать свое отношение к алжирской проблеме.
– Слушай, согрей, пожалуйста, чаю,- прошу я только для того, чтобы прервать эту бесконечную цепь вопросов.
– Ой, прости.
Она торопливо вскакивает и, запахнув полы халата, бежит на кухню. Я отодвигаю в сторону книжки, ложусь на тахту, курю и стараюсь ни о чем не думать.
Блаженное состояние. Так бы, кажется, лежал целую вечность, но через семь часов меня снова разбудит будильник и снова, проклиная все на свете, мне придется тащиться к себе на объект, выколачивать из Богдашкина материалы, ругаться с рабочими, начальством или скучать на производственном совещании, для которого, наверное, и завтра найдется повод.
Впрочем, все это можно было бы вынести, если бы меня не торопили со сдачей объекта. Можно бы сдать его в том виде, как он есть. Но уж больно хочется сделать что-нибудь настоящее, чтоб было не стыдно.
Конечно, можно и отказаться от сдачи, именно так я и делал два раза. Но тогда я был помоложе и посмелее. Я легко переезжал с места на место и, живя в палатках или временных бараках, с презрением относился к коммунальным удобствам.
Клава внесла чайник, налила мне чай и пододвинула тарелку с пряниками собственного производства. Сама села напротив и, подперев голову руками, смотрит на меня, как я ем и пью.
– Что-то ты плохо выглядишь,- сказала она.- Ты, по-моему, нездоров
– Хорошие пряники,- сказал я,- как тебе удается такие делать?
– Выпьешь чай, я тебя, пожалуй, послушаю. Что-то мне твой вид очень не нравится,- сказала Клава.
– Нечего меня слушать,- сказал я, - я не патефонная пластинка. Вид мой мне самому не нравится.
Клава взяла мою руку в свою и подержала недолго.
– Пульс у тебя совсем паршивый, похоже, предынфарктное состояние.
– Прошлый раз ты говорила то же самое,- сказал я.
– У любого прораба каждый день предынфарктное состояние. Особенно перед праздником.
– Если ты не веришь мне,- обиделась Клава,- сходи к другому врачу.
– Я бы сходил. Если б знал, что меня положат в больницу.
Про себя я подумал, что в больницу лечь сейчас было бы очень неплохо, пускай Силаев сам сдаст мой объект, раз уж он ему так нравится.
– Хорошие пряники,- сказал я.- Где ты достала муку?
– Хорошая хозяйка все достанет. Правда, я хорошая хозяйка?
– Не хвастайся, я все равно на тебе не женюсь.
Она засмеялась:
– Потому что это зависит не только от тебя. Между прочим, как там поживает Зоя?
– Какая Зоя?
– Ну, твоя симпатия. Которая работает в забегаловке. Я думаю, ты имел бы у нее успех.
Все это говорится в подчеркнуто шутливом тоне, но при этом она бросает на меня быстрый и тревожный взгляд. Она боится, что в шутке есть доля истины.
Между прочим, пока я пью чай, происходит такой эпизод. Клава вдруг бледнеет и прикладывает ладонь к груди возле горла.
– Что с тобой?
– вскакиваю я.
Она ни слова не говорит. Закрыв глаза, машет рукой. Потом, переводя дыхание, улыбается:
– Да так... ерунда.
– Тебе дурно?
– Немножко. Не обращай внимания.
Я смотрю на нее подозрительно. Это уже не из книжек. Клава вздыхает:
– Дурачок. В конце концов я врач и знаю, что надо делать в таких случаях.
– Ты знаешь это не как врач, а как баба.
– Хотя бы и так,- согласилась Клава.- И поэтому знаю.
Ну что ж, в ее возрасте она имеет право на такой опыт, но все равно это мне кажется оскорбительным. Роза бы так не сказала.
Я отодвинул стакан и встал.
– Ты хочешь уйти?- тихо спросила она.
– Да,- сказал я.
В глазах у нее показались слезы, но она не заплакала.
– Если тебе надоело, ты можешь уйти,- сказала она, помолчав.- Я не буду тебе мешать. Господи, какая я идиотка. Зачем я заставляю тебя нервничать? Ты хороший, добрый, талантливый человек.
Если бы она закричала или заплакала, я бы, пожалуй, ушел. Сейчас я не мог этого сделать.
– Ты опять говоришь глупости,- проворчал я, успокаиваясь.- Никакой я не талантливый. Обыкновенный серый человечишка. И зачем тебе нужно, чтобы я был талантливым? У тебя был уже один талантливый. Разве тебе мало?
Стрелки подошли к двенадцати. Клава долго думала о чем-то своем, потом спросила:
– Скажи, ты меня хоть немножечко любишь?
– Сколько можно спрашивать об одном и том же?
– Не сердись. Просто мне кажется, что ты ходишь ко мне из жалости. Жалость - самое отвратительное человеческое чувство.
– Неправда,- сказал я устало.- Это ты прочла в своих книжках. Было бы совсем неплохо, если бы мы побольше жалели друг друга.
Я уже совсем засыпал, когда Клава толкнула меня в бок: