Хочу тебя любить
Шрифт:
– Ты все решаешь через секс? – из ее уст это звучит оскорбительно.
Интонациями Центурион владеет не хуже меня. Бьет наотмашь, в курсе. Но держусь. Больше всего ее задевает, когда игнор включаю. Вот пусть и получает.
– Продышись, – бросаю раздраженно, прежде чем схватиться за сигареты.
Едва подкуриваю, в спину прилетает дико-странный вопрос.
– Ты любил ее?
Услышав от нее слово, которое мы так старательно игнорируем, давлюсь никотином. Суть вопроса не сразу улавливаю. Приходится буквально собирать по частям. Потому что мозг упорно концентрируется лишь на ебучем центре фразы.
Оборачиваясь,
Перво-наперво меня бесит, что Варя в принципе ввела это слово. Следом то, что она использует его в привязке к третьему лицу.
– Кого любил?
– Карину свою. Любил?
– Нет, не любил.
Смотрю ей в глаза, не моргая. Она в ответ так же – непрерывно рубит.
– А кого ты любил?
– Никого не любил.
С каким-то зверским остервенением повторяем и повторяем ебучее слово, даже там, где уже можно опустить.
– Отца? Маму? Даже их не любил?
– Что ты делаешь? – выдыхаю сдавленным и хриплым шепотом. – Ты меня прикончить, на хрен, решила? – на самом деле на одной звуковой волне ровно все это выдаю. И без пауз так же тихо продолжаю: – Мать слабо помню. Отца – за что, блядь?
Варя вздыхает. Выдерживает долгое мгновение, прежде чем разнести все окончательно. Я предвижу. Мотаю головой, чтобы остановить ее.
Молчи. Не озвучивай.
Любомирова упрямо зеркалит это движение.
Озвучу.
Не отрывая от нее взгляда, торможу дыхалку, будто это способно спасти…
– А меня за что? – минирует безжалостно. Взрывает: – За что ты меня любишь?
Глава 34
Давай как угодно называть... Только не так, блядь.
Изнутри меня взрывает.
Только она и умеет так разносить. Прицельно. Расчетливо. Уверенно. Быстро. И в этот раз как-то необычайно спокойно. Нет ни привычной дрожи, ни каких-либо предупреждающих нервных жестов. Стоит напротив меня абсолютно неподвижно.
Я же… Этот взрыв выносит все мои чувства и эмоции наружу. Разбрасывает по периметру. Не собрать. Физически ощущаю, как кровь с шумом несется по телу. Пронизывает мышцы огненными иглами, как электрическим током. В груди образуется громадный и увесистый булыжник. Это мое дикое сердце. С грохотом долбит в ребра. Оглушает. Одуряет.
Полный ступор. Я не знаю, что ответить.
В один миг утрачиваю человечность. Пялюсь на Варю и удивляюсь тому, что она продолжает смотреть на меня, находиться рядом, ждать ответа.
– Ты же любишь меня?
Взрыв.
Пауза.
– За что любишь?
Взрыв.
Пауза.
Все, что осталось внутри, выплескивается во взгляд. У нее тоже. Охреневаю от ее темноты. Дикие эмоции. Бешеное пламя. Обмениваемся.
– Скажи, пожалуйста, – только в голосе все та же «хорошая девочка».
– Центурион… – выдыхаю с трудом. Странно, что получается действительно говорить, а не рычать, как животное. – Давай как угодно называть... Только не так, блядь.
– Не так? Как так? Не называть наши чувства любовью? Почему? Ты же сам сказал про мою фамилию… – вот теперь ее голос дрожит. Центурион теряет уверенность. Я не этого добивался. Но меня все еще клинит. Я даже с места сдвинуться не способен. – Ты сказал: «На хрена мне мир, Центурион?
Сердце топит. Грудь жжет. Глаза палит. Вены натягивает.
Вынужден впервые разорвать зрительный контакт. Отвожу взгляд и натужно вентилирую легкие. Спасает хреново. Но вроде удается собрать мысли в кучу.
Вернув на Любомирову взгляд, закусываю изнутри губы. Надеюсь, блядь, что та хрень, которая выжигает мне глаза, не прольется. Потому что это уже будет, на хрен, полный зашквар.
– Вот, наверное, за это и вмазался, – выдаю грубовато, однако абсолютно, мать вашу, искренне. – За то, что ты такая… – хочется сказать «охуенная», но понимаю, что Варя, если заговорила настолько прямо, определенно не оценит подобных эпитетов. – Воинственная. Смелая. Блядь, порой преступно бесстрашная. Бесяче настырная. Моментами, пиздец просто, безжалостная. Но всегда справедливая и честная, – прерываюсь, чтобы набрать с шумом полную грудь воздуха. – Проницательная. Нащупываешь главное. И… – резко шмыгнув носом, склоняю голову немного набок. Держим контакт. – Валишь напролом, Центурион. Всегда попадаешь, – вроде как небрежно указываю большим пальцем себе на грудь, – точно в центр. Но и тогда не бежишь. Остаешься, – снова чересчур громко перевожу дыхание. Вибрирует не только голос. Все внутри колотится, будто в припадке каком-то. Варя смотрит, не моргая. И я просто вынужден закончить. – Потому что ты добрая, нежная, самоотверженная. Ну и красивая, конечно. Все.
Под конец выдыхаю так протяжно и шумно, словно секунду назад не душу изнанкой вывалить пришлось, а бежать двадцатикилометровый марафон.
– Все?
Ей, мать вашу, еще и мало!
– Да, все.
– И все равно не скажешь прямо?
– Бля, Центурион, куда прямее? – ожидаемо закипаю. – Сколько можно меня выворачивать? Куда прямее, а? Разве это не палка в небо? Вот от этого места, – остервенело тычу пальцем в пол. – И до Урана, – палец в потолок.
– Почему не до Нептуна? Нептун дальше, – включает чеканутую заучку.
– Серьезно? – морщась, какой-то мрачный звук издаю – то ли коротко смеюсь, то ли просто хмыкаю. – Сказал, до Урана. Хватит. Куда выше? Все нормально с головой? Выше нам нельзя.
– Нет, – мотает активно. – Нет, не в порядке.
Вот, кажется, уже знаю ее, могу просчитать действия… А снова застигает врасплох, когда вдруг несется на меня. Влетает в грудь. Сходу закидывает за шею руки. Подтягивается, чтобы коснуться губами уха.
– Попробуй еще раз, – выговаривает с дрожью.
И я не могу определить: просьба это или все-таки требование. Прет ведь напролом, как всегда. Если Любомировой что-то влетело в голову, уже не уймется, пока не добьется результата.
– Смотри… – шепчет и берет паузу. Смотреть, конечно же, никуда не надо. Это команда приготовиться. Тяну старую броню. Скрепляю. Да только хрен она смягчает, когда Варя, качнувшись на мне, жарко выдает: – Я люблю тебя, Кирилл.
Дернувшись, ловлю ее руками. С силой сжимаю, не позволяя отстраниться. Только после этого едва ли не со стоном тяну губами воздух. Заливает глаза. Обжигает огнем. Просто кислород не проходит. Просто задыхаюсь. Просто физически плохо… Блядь, наебываю. Конечно же, наебываю. Сам себя. Из-за Любомировой все это. Чтобы скрыть тремор в руках, все крепче ее сжимаю. Трещим двухсторонне.