Ход кротом

Бобров Михаил Григорьевич

Блюхер вскинул брови, но смолчал. Махно вздохнул:

— Нас-то уже не переучишь, но вот потомков — ступенька. Их потомки — снова ступенька. Путь, что культурные французы проходили триста лет, нам бы хоть в три поколения уложить, в полвека. И тут вы это ломаете. Опять всех на войну. Правды хочешь, красный командир? Вот правда: за фантазии коминтерновские кровь лить мужику, и подати на войну платить опять мужику.

— Стой. По-твоему выходит, пускай там трудящие страдают, а ты будешь сало с салом наворачивать?

Махно

фыркнул:

— На такое я и тогда не поймался бы. Пускай те трудящие сами революцию начнут. Что-то же им до сей поры мешало? Я тебе скажу, что. Англия с Францией их кредитами заливали. Как в газетах писано, «витрина капитализма», вот что такое Польша. Мы в ту витрину, как мальчишка, булыжником — что это мировому капиталу? Вы бы еще на Латвию с Эстонией напали, вот славы-то коммунизму, как ваши двести танков полтора эстонских танка одолеют. У них, я читал, самолеты медленнее наших паровозов.

Поглядев на желтую степь вокруг, успокоительно кивнув далекому трактору, Махно перевел глаза на красного командира:

— Нас же в одной Академии учили, один и тот же Свечин. Как там: сперва боевые дружины подготовить, а потом только в дело. И то, не витрины бить, а по книжке. Вокзалы, телефон, телеграф. Раз польские рабочие не хотят — нам что за них умирать? Вот пусть они сами революцию начнут, а мы тогда поможем. Вместе, а не вместо. На пулеметы за просто так дураков нет.

— Но была же от польских коммунистов просьба!

— Была и статья Сталина с разъяснением.

— А, — усмехнулся Блюхер, — та самая, что «памяти Троцкого», да?

Махно кивнул и процитировал:

— Экспорт революции — это чепуха. Каждая страна, если она этого захочет, сама произведет свою революцию, а ежели не захочет, то революции не будет.

— В книгах на любое действие можно найти оправдание… — Блюхер опустил руки, и теперь Нестор видел, что прославленному герою Дальнего Востока два ордена обошлись дорого. Командарм дышал тяжело, и неосознанно искал глазами, куда бы присесть.

— Нестор, ты мне по-простому скажи: дашь людей?

— Не дам. Ты вот хвастался танками. А танкист растет восемнадцать лет. В Союзе появились уже и свои конструктора, и заводы по выпуску танков. Танкисты же для них еще в школе бегают. Еще и не любой годен за рычаги. Нет, Василий Константинович. Уж лучше нам погибать за свою землю, чем за чужую политику.

Командарм снова утер пот, махнул рукой:

— Ну гляди, ты выбрал.

Развернулся, шагнул, уже откровенно упал на кресло своей машины:

— Езжай, Георгий.

— Эх, — сказал Георгий, дергая передачи. — А вместе под Каневым воевали. Что же так все через жопу?

* * *

— Что же так все через uk’anali?

— Перекусить не хотите? Вы четыре часа отсутствовали. Подадут сюда, на мостик.

— Хочу ответ на вопрос.

Корабельщик все же высвистал многоножку со столиком

и, на этот раз, яичницей:

— Тем не менее, кушайте. Суток не прошло, как вы из лазарета. Хорошо хоть, что вам заново ходить учиться не надо, для мышечного тонуса у науки средства нашлись.

— Благодарю. Но ведь обед не помешает нам с вами правильно использовать отпущенные нам наукой дни? Три года уже потеряно. Рассказывайте!

Корабельщик тоже присел за столик, только есть ничего не стал, ограничился чаем. Нет, все же черные у него теперь глаза, чернее антрацита. И голос лишь на волосок живее механического:

— Не претендую на истину, да и странно было бы, после такой-то ошибки. Мнение мое таково, что века угнетения не отменить за десять лет. Люди все те же, а новые, рожденные при СССР, еще бесправные малолетки. Знания-то я передал, но сотни лет обоюдной ненависти не искупить конфеткой да улыбкой.

Тотчас же Корабельщик высветил на воздухе очередную картинку: парни со шпагами в голубых накидках, точно как на обложке читанного в отрочестве романа. Да что же они там, в будущем, вовсе не мыслями мыслят, а набором готовых картинок? Тогда ими правит создатель набора картинок, что ли?

— … Возьмем «Трех мушкетеров», кумиров каждого мальчишки от Мексики до Канады, от Ирландии до Бразилии. Как там герои себя ведут? Благородный Д’Артаньян бьет Планше вместо зарплаты, и это считается нормальным. Вот почему французские крестьяне дворян душили безжалостно, и вот почему крестьяне безусловно поддерживали Наполеона, прощая ему все рекрутские наборы и все войны со всею Европой. Так это еще культурные французы, эталон моды и утонченности…

Картинка с тремя мушкетерами погасла.

— … Наши-то баре о зарплате слугам не заговаривали вовсе. Какое там! Дети у тебя в сапогах? Разжирел, значит! Куда управляющий смотрит? А ну, поднять ему оброк вчетверо. Детям на сапоги нашел, и на оброк сыщет!

Сталин доел в молчании. Теперь из рубки на всю панораму распахнулось одно только бескрайнее море, а над волнами хмурое небо. Словно в театре со сцены убрали все лишнее.

— Из этого следует, что население СССР в массе своей поддержит существующий режим, несмотря на развязанную им войну против целого мира, — тихо сказал Сталин. — Потому что взамен его только возврат к буржуям в кабалу. А уж этого еще никто не позабыл.

И Корабельщик тоже ответил тихо:

— Я пытался избежать крупных потерь. Полезь к нам буржуи, я бы аккуратно флот им снес, порты минами блокировал или попросту выжег. Пока еще они флоты отстроят. Поневоле договор соблюдать придется. Последнее, к чему я стремился — такая вот война всех против каждого. У нас Вторая Мировая завершилась ядерными ударами, здесь же, боюсь, начнется с них.

В молчании прошла еще четверть часа. Сталин заметил, что море впереди по курсу неуловимо поменялось.