Ход кротом
Шрифт:
— Ну и зачем бы мне врать?
А ведь в самом-то деле, зачем? Будет в мире сказкой больше, нереальностью больше.
Но разве обычный человек может представить себе, что через пять лет произойдет в его мире с политикой? С медициной? Наукой? Да хотя бы с личной жизнью!
Как же тогда судить о правде и лжи? Какой тогда практический смысл отличать мечту от сказки? Когда говорят пушки, мечта и сказка молчат!
— Зачем? — Сталин хмыкнул. — Для себя это. Ну и для нас тоже.
— Тоже мне, пролетарий нашелся. Буржуй он, патентованный!
— Цыц,
— Я и не скрывал, собственно.
— Нам необходимо, чтобы вы подписали вот это обязательство.
— Это что?
— Это присяга Свердлову, председателю Совнаркома. Вы, как человек с принципами…
— Белая кость, гы-гы… Ты че ногой под столом пихаешься?
— Гришка, падла, сказано тебе: молчать! Урою! Вы, как человек с принципами, присягу, я думаю, станете соблюдать.
— Но я не понимаю, к чему это нужно. Я и так соблюдаю все советские законы просто потому, что живу в Союзе.
— Законы… — мелкий, узколицый, тонконосый Гришка подскочил на стуле. — Законы тьфу! Завтра новые напишут. А вы должны на нашу сторону перейти. Жалованье вам дадут какое хотите, вы же вон, кораблестроитель. Ну, а кто не с нами, тот против нас, это сам наркомтяжпром Орджоникидзе когда еще говорил!
— Выйдем, я вам продемонстрирую кое-что…
Вышли тогда из натопленной комнатки, пристроенной под потолком цеха, в гулкое неимоверное пространство, ограниченное железными ребрами, заиндевелыми от выдоха полутысячной смены и нагретых частей кранов, обтянутое накрест связями, сверху накрытое таким же лесом труб и расчалок объемной стержневой плиты покрытия, в котором тысячеваттные зенитные прожектора общего освещения казались огоньками, волчьими глазенками в кустарнике.
Внизу, метрах в двадцати, сверкали лиловые огни электродов. Над ними, метрах уже в десяти, шумно ползали мостовые краны, общаясь пронзительными звонками. Краны переносили куски металла, которые сварщики присоединяли к здоровенной чечевице, имеющей уже очертания корабля.
— Линкор «Советская Республика ЛитБел», третий в серии. — Юркевич кивнул на почти неразличимые в цеховом полумраке фигуры. — Сварка днища. Там у меня щенков нет, каждый мастер. А строят эти люди линкоры для России. Как бы она там ни называлась, и кто бы ни сидел в ней на троне. Раз уж вы говорите, что законы можно переписать, чем власти лучше? Их тоже можно… Переписать.
Гришка подскочил снова, оправил блестящую кожанку:
— Это что же выходит? Если буржуи обратно власть возьмут, им вы тоже будете линкоры строить?
— Если буржуи власть возьмут, — Юркевич поглядел на чекиста презрительно, — вы, Григорий, будете к ним разве что дворником наниматься. Более ничего делать вы не умеете. А кушать людям надо при любой власти.
— Так я не понял. Ты, инженер, с нами или против нас?
— Ни с вами, ни противу вас, но с Россией. Как бы она ни звалась, и кто бы во главе ея ни стоял.
— Степка, что молчишь? Арестовать его, контру! Кто не с нами, тот против нас!
Юркевич хмыкнул скорее печально, чем испуганно:
— Предсказывал же мне Корабельщик, а я вот и холодильника
Гришка прямо закипел, брызгая слюной, да так, что второй чекист, округлый белобрысый Степан, даже отодвинулся на почти незаметные полшага.
— Корабельщик, сука! И тут Корабельщик! Вы сами без него совсем ничего не осиливаете?
— Отчего же, осиливаем-с. Да что мы, мы-с все же обученные инженеры-с.
От старорежимного «-с» Григорий перекосился, что твой обезъян в зоосаду. Юркевич улыбнулся ему покровительственно:
— И даже вы, Григорий, без него прекрасно можете целых три вещи-с…
Инженер со скучающей миной поглядел вниз, поежился: за стенами необъятного цеха выла вьюга, зимовал в двухметровом снегу город Североморск.
— … Пожрать, посрать и сдохнуть. Увы, на большее у вас ни ума, ни фантазии.
— Ах ты, сволота!
Гришка рванул из кобуры наган или пистолет, Юркевич не разобрал. Но тут второй чекист, округлый плотный Степан, без размаха ударил мелкого кулаком в ухо, да так сильно, что контуженный Гришка перевалился через метровые поручни, пролетел без криков пятнадцать пролетов и разбился о штабель бронепластин.
Степан снял фуражку:
— Земля ему стекловатой. Эсэсовец сраный.
— То есть?
— Ну, «Соколы Свердлова», осенний призыв. Комсомольцы-мозгомойцы.
— Признаться, не слыхал.
— Зато сразу и увидели. Скажите мне, товарищ инженер… А не России вы корабли, значит, строить не станете?
— Хотел бы такого — еще при Ленине бы уехал.
— Ну да, ну да, — покивал чекист, не сгибая толстенной шеи — словно пасхальное яйцо качалось. — Пойдемте уже внутрь, я галочку поставлю, что профилактическая беседа проведена.
Внутри Юркевич кивнул помощнику:
— Игорь, позвони там фельдшеру, несчастный случай у нас.
Блеклый маленький Игорь без малейшего удивления поднял трубку внутризаводского:
— Фельдшера в девятый, падение с высоты.
— Твою ма-а-ать… — хрюкнул Степан, подхватывая оседающего мимо стула Юркевича:
— Сердечный приступ! Похер на упавшего придурка. Сюда, скорее!
— Скорее бы тебя в Норлаг забрали, жопа тупая! Успел, б*дь?
— Товарищ начоперод, по лестнице вверх пятнадцать пролетов, двадцать метров. Пока долезешь, у самого сердце выскочит! Как было фельдшеру поспеть? Никак! Он тоже не мальчик!
— Что я Москве отвечу? Что, б*дь? Что у нас нет больше главного корабельного инженера? Поговорили, называется! Мастера заплечных дел, палачи-энтузиасты!
— Мы его пальцем не тронули! Мы наганы даже не вынимали!
— Да кого это е*ет, придурки гнойные! К человеку пришла Чека. Человек теперь мертв. Какие слухи пойдут! Зачем тут еще что-то выдумывать? А что вы там вынимали, можете в сраку теперь засунуть, потому что именно сракой вы думаете!
— Но сердечный приступ…
— В жопе выступ! В жопе у тебя выступ, колобок е*чий, наградной переходящий геморрой, ум, честь и совесть Североморской чека в отдельно взятом нужнике! Инженер по этой лестнице каждый день туда-сюда прекрасно лазил, а вы пришли — и не стало в Республике инженера.