Ход кротом
Шрифт:
— Учиться думать правильно?
— При всем уважении, синьор, лично вы что выбрали? Переучиться или вернуться? Я рискну предположить: не для того, чтобы бездействовать?
Пассажир снова выругался беззвучно, чтобы не сдало зеркало. «Мир, из которого люди не побегут»… Понятно теперь, почему Корабельщик злее черта, он же именно этого не хотел.
Несколько минут неловкой паузы пилот разрушил тоном экскурсовода:
— Смотрите, синьор! Левее и ниже! Красивое зрелище! Хорватский воздушный патруль облетает рейсовый цеппелин «Берлин-Багдад», пытается посадить его на Копривнице… Проверка документов,
Пассажир послушно выглянул в сдвижную створку, насколько позволили ремни. Темная земля, сверкающие венгерской саблей изгибы Дравы и Вараджинского озера, если он верно вспомнил карту. Желтые неподвижные огни — поселения. А, вот, мельтешение разноцветных огоньков. Цеппелин, видимо, вон то большое, темное, с полоской лунного блика на округлом хребте. Стайка огоньков описывает вокруг цеппелина спираль, и вот под луной уже блестят крылья бипланов, плексигласовые козырьки, чернеют круги открытых кабин. Морзянка ручными фонарями… Почему не радио? Боятся, гнусные пираты, что их заметят? Все равно заметили: навстречу, с севера, еще четыре огонька. Снизу доносится треск моторов, шум ветра…
— Они нас не слышат! — сообразил пассажир.
— Si, sinor. К тому же, мы на тысячу метров повыше, и для них мы со стороны луны. Смотреть сюда все равно, что на прожектор. Я всегда так рассчитываю. Позже луна станет зрительно меньше, и тогда на ее фоне любой самолет окажется вошью на подушке. Но к этому часу мы уже сядем в Балатон.
— А если они заметят нас? Вынудят к посадке? Их больше. Думаю, свои разногласия они тут же забудут.
— Облезут, — хохотнул пилот. — И неровно обрастут. Вы знаете, синьор, какое важное преимущество имеет паровой двигатель, кроме бесшумности?
— Мощность не зависит от высоты, так пишут в наших авиационных изданиях.
— Правильно пишут. На рекордных самолетах с керосинкой компрессор забирает всю грузподъемность. На обычных обязательно иметь нагнетатель, а это дополнительный и весьма тонкий механизм, требующий настройки и ухода.
Пилот показал большой палец:
— Ха, синьор! Нам плевать на все эти проблемы! У меня мощность почти постоянная! Мой «паровоз» может прямо сейчас подняться тысяч до десяти. Даже на двух тысячах, вот как мы сейчас, я дам преизрядную фору этим тряпкопланам.
— Вот зачем вам закрытая кабина. Я думал, от непогоды.
— От непогоды тоже удобно, sinor. С закрытой кабиной достаточно кислородной маски, но вот одежду надо получше. Холодно, уже на трех тысячах ночью мороз, как в Sibir.
Пассажир только усмехнулся. Что ты знаешь о Сибири, пухлый итальянец!
— А пары поднимаются за сколько? Если вдруг надо срочно взлетать? Полчаса?
— Что вы, синьор. Пять минут!
— Как же так получается?
— О, синьор! Котел представляет собой тонкую трубку, свернутую в спираль. Дал газойль в горелку, и через пять минут необходимое давление, а уже через десять минут можно лететь.
— Много газойля уходит?
— Нам на три-четыре часа полета, на восемьсот километров, хватит сорок… Ладно, вру: пятьдесят литров. Несколько после полуночи
— Даже не буду спрашивать, кто автор идеи.
— Scuzi, sinor, я не отвечу. Специфика профессии. — пилот извинительно улыбнулся. — Или отвечу так: один человек.
— Человек?
— Человек. Мало ли, что у него потроха железные. Я видел таких мудаков, что все потроха людские, а душа дьявольская…
Вдруг пилот сделал быстрое плавное движение штурвалом и нажал педали поочередно. Мир вокруг поднялся на ребро, и пассажир увидел далеко слева, со стороны пилота, в направлении Польши, резкие вспышки — словно бы молния бьет и бьет в самую макушку холма, только молния не синяя, а ярко-зеленая.
— Теперь не отвлекайте меня, синьор. Возьмите кислородную маску, приготовьтесь. Мы сполна используем наши высотные возможности. Вспышки — воздушный бой. Зеленые трассеры — это ваши, причем кадровые. Упаси Мадонна нарваться на Дюжину!
Дюжину перевели с Западного Фронта на Польский без фанфар. Бои стихли, угомонилась даже эскадрилья асов «Нормандия-Ньюфауленд», причинившая без шуток огромный ущерб штурмовикам и бомбардировщикам Первой Воздушной Армии. Дюжине, правда, никакие «раскрашенные» не могли противостоять на равных, но ловить их приходилось по всему протяжению фронта, что здорово выматывало.
Так что перемирию все обрадовались. Потом объявили, что французы отзывают армию, согласны выплатить какую-то там контрибуцию. И уж, во всяком случае, не собираются больше лезть на Эльзас и, черт бы ее, Лотарингию. Стало быть, интернациональный долг выполнен, границы СССР отстояли. Камрадам помогли, дружба-фройндшафт, все такое… А что наши дуриком в Польшу влезли, так не дело пилота рассуждать о государственной политике. У пилота, если на то пошло, и так дел до черта. Больше не стреляют — уже прекрасно!
Погрузили самолеты в стальные контейнеры, бронированые от пуль и случайных осколков, по стандарту фронтовых перевозок. Бронеящики, вообще-то, редкость. Но для Дюжины нашли. Четвертый истребительный полк снабжался и содержался по высшему разряду. Каждый самолет комплектовался всем десятком техников, каждый вагон охранялся зенитным пулеметом, а каждый эшелон двумя броневагонами Дыренкова, впереди и следом. Про самого конструктора, правда, поговаривали нехорошее, но поговаривали вполголоса. Больно уж непонятные настали дома времена, судя по письмам. На фронте и то спокойнее, там враг понятно где: в прицеле. А в тылу наружно все свои, все советские. Поди разбери, откуда черти выпрыгнут.
Катился эшелон по перепаханным двумя войнами полям Северной Франции, под угрюмыми взглядами, молчаливыми проклятиями жителей. Потом по ДойчеФольксРеспублик — тут встречали цветами. Что ни говори про немцев, но союзника, проливавшего за них кровь, здесь уважали неподдельно.
На Берлинском узле дали сутки погулять по городу, только всю прогулку портили вежливые охранники из гехайместатсполицай.
С одной стороны, понятно: польская дефензива разведка сильная, а пилот из Дюжины ценная добыча. В небе хрен ты его возьмешь, а вот в ресторане травануть запросто.