Хока
Шрифт:
– Ну, как же ты так тяпкой попала? – в сердцах сказала бабушка.
«Да, попала, – подумала Нина, – нужно сказать Владу, все равно собирались пожениться. Сначала, конечно, нужно сделать тест».
После посещения врача, к вечеру, боль стала не такой острой. Нина, развернув с бабушкиной помощью кресло, устроилась у окна. Яркими красками акварели полыхал закат, провожая уходящий день. Вид из окна успокаивал, располагал к размышлениям. Нина любила смотреть на закат, в эти минуты она забывала обо всех волнениях, которые доставали ее в течение дня. Такие вечера давали ей силы, после них, она
Длинные тени пирамидальных тополей полосками лежали поперек тротуара, превращая его в фантастическую лестницу-стремянку. По ней кто-то шел.
«Интересно, – подумала Нина, – вверх или вниз?»
Ей стало смешно, она улыбнулась своим мыслям. Фигура приближалась, сгорбленная, вся в черном.
«Да это же баба Паша!» – узнала соседку девушка. Старушка шла очень быстро, торопливо скрылась в своем доме.
«Зачем может так спешить одинокая бабулька, если дома ее никто не ждет?» – подумала отстраненно Нина, стараясь снова настроиться на лирический лад.
Но через некоторое время все на той же лестнице, которая начинала поглощаться темнотой, показались точно такие же фигуры похожие друг на друга, каждая опиралась на клюку. Они шли со всех сторон, и «сверху» и «снизу». Это были пожилые женщины. «Как черные вороны», – отметила Нина. Они шли поодиночке, не общаясь между собой, направляясь к дому бабы Паши. Двери открывались, пропуская очередную «ворону», и поспешно закрывались, мелькая тусклой полоской света.
– Бабушка, – почему-то негромко позвала девушка, – иди сюда.
Антонина Ивановна подошла к креслу, облокачиваясь на спинку локтями.
– Что случилось? – спросила она внучку.
– Смотри, бабушка, там что-то происходит.
– Сколько раз я просила тебя не лезть в чужую жизнь! – строго сказала бабушка, – это тебя не касается.
– Бабушка, пожалуйста, посмотри в окно! – взмолилась Нина.
Антонина Ивановна приоткрыла занавеску.
– Ну и что там такого?
– Старух видишь?
– Вижу. Может быть, у Павлины Алексеевны день рождения? Может, она собрать своих знакомых?
– Может. Только, глядя на ее знакомых становится страшновато, бабушка.
«Действительно, что я нашла здесь необычного? – решила Нина, – это фантазии. Нужно ложиться спать». Но заснуть она долго не могла, почему-то мысль о гостях бабы Паши не давала ей покоя. А еще ей чудились голоса, протяжные, с завываниями. Это было похоже на молитву муэдзина с минарета мечети, ей однажды приходилось это слышать; иногда хор голосов заглушался странным грохотом, которому Нина, как не старалась, не смогла найти аналогию. Звуки были настолько невероятны, что девушка подумала, что у нее расшатались нервы, и решила никому об этом не рассказывать.
А между тем, в соседнем доме действительно происходили удивительные события, если бы Нина могла взглянуть на все происходящее хоть одним глазком, то нисколько бы не сомневалась в реальности существования услышанных ею звуков.
Сейчас нельзя было узнать бабу Пашу в красивой, хоть и немолодой, женщине с величественной статью. Она будто стала выше ростом. Чуть вскинутый подбородок делал ее немного надменной, глубокий пронизывающий насквозь взгляд говорил о незаурядности этой сильной личности. Словно античная статуя, стояла она в середине сборища старух одетых в черные одежды, не шевелясь, едва заметно улыбаясь, как улыбается сфинкс с высоты вечности, которую познал.
Все прибывшие рассаживались на скамьи, расположенные по периметру большой комнаты. Дверь все открывалась и закрывалась, пропуская все новых и новых гостей. Их было много, намного больше, чем могла вместить комната, но стены удивительным образом раздвигались, и комната росла. Она стала такой большой, что уже начала походить на зрительный зал небольшого кинотеатра.
И вместе с тем, постепенно менялась обстановка: весь незамысловатый скарб ветхого домика превращался в богатую обстановку старинного образца. Вместо деревянных скамей, почерневших от времени, появились кресла, топчаны, стулья. Окна завесились богатыми шторами с навороченными ламбрекенами. На полу появился роскошный ковер, а на потолке хрустальная люстра, которая не была зажжена, но сверкала отраженным светом от горящих свечей в бронзовых канделябрах.
Старухи удивленно крутили головами, однако, при этом, не нарушая своего молчания.
Наконец, по-видимому, собрались все, потому, что дверь перестала открываться, и закрылась так, что ее совсем нельзя было найти.
– Сестры мои и преданные слуги нашей Госпожи! – негромко сказала хозяйка дома, но ее сильный голос был слышен даже в самом дальнем углу этого громадного зала. – Сегодня начинается Великая Ночь, которая продлится до полнолуния. Каждая и нас ждала этого события всю жизнь. Мы трепетно и с подобострастием служили Госпоже и ждали. И вот, настало время, теперь мы должны помочь ей взойти на трон нашей реалии земного мира.
Вы увидите ее своими глазами, и каждую из вас она осыплет своими щедротами. Самое заветное желание, которое вы лелеяли многие годы, исполнится. Кроме того, госпожа не намерена задерживаться в нашем мире, она оставит здесь своих воинов, власть она доверит мне. А, значит, и вам, мои любимые сестры. Вы готовы сегодня совершить таинство, ради которого мы родились и которому мы посвятили все наши жизни?
– Мы готовы сделать все, что ты скажешь, Мудрая Павлина, – ответила за всех высокая, мужеподобная женщина, – говори!
– Все вы обладаете черной магической силой. Я хочу, чтобы вы отдали ее мне добровольно, на одну только Великую ночь, чтобы соединенная сила черной магии помогла нашей Госпоже пройти сквозь пространства. Доверитесь ли вы мне, сестры мои?
– Доверимся, – снова ответила за всех все та же женщина.
Мудрая Павлина обвела взглядом всех, сидящих вокруг нее, зрачки ее черных глаз не упустили ни одного лица, заглянули в самые темные уголки грешной души каждой ведьмы.
– Так тому и быть, – сказала она, уже больше для себя, чем для других, потому, что «сестры» уже не могли ее слышать. Они утратили свое сознание, где оно было, трудно было сказать, но только не здесь, в этом месте, где негромко начинала звучать музыка и странный, всепоглощающий ритм, где их тела непроизвольно двигались, повинуясь звукам, где их равнодушные лица ничего не выражали, и вместе с тем, глаза жили отдельно, пораженные неестественной одержимостью.