Хокку заката, хокку рассвета
Шрифт:
— Давай свою конфету, — сказал я. — С тобой никто не разговаривает?
— Только мама. Мама и Друг.
— Твой друг? Ты с кем-то дружишь?
Толстяк оглянулся по сторонам, словно собирался сообщить мне большой секрет и действительно наклонился и тихо прошептал:
— Только никому не говори! Мы часто с ним беседуем.
— И о чем же?
— Ну… о жизни. О том, почему меня во двор не пускают. О людях, которых из окна видно. О кошках. У нас раньше была кошка, но потом мама ее куда-то отнесла. Хочу, чтобы мама ее обратно вернула.
— И что твой друг говорит?
— Говорит, что нужно терпеть.
И толстяк протянул мне липкую ириску. Она лежала на его толстой потной ладошке — с прилипшими нитками и волосками, грязная, замусоленная… Но иголка снова зашевелилась в сердце, я взял эту ириску и принялся ее жевать.
— Если твой друг не человек, — спросил я, — то кто он? Бог?
— Он не Бог. Я не знаю, кто такой Бог. Мой друг просто приходит ко мне в гости. Вот сюда, — и толстяк показал на свою голову. — Он говорит, что если я буду правильно жить, то возьмет меня в хорошее место. А если буду поступать плохо, то выгонит меня из дома в темный лес.
— Тебе это мама сказала?
— Нет, не мама, — ответил мой странный собеседник и грустно вздохнул. — Мама не верит, что он есть. А как его нет, если когда я прошу его о чем-то, то почти всегда это сбывается. Только я редко его о чем-то прошу. Вдруг он подумает, что я слишком жадный? Ты как думаешь, Друг может обидеться, если я буду просить его чаще?
Я стоял и смотрел на человека, который не прошел бы ни один тест ай кью. На умственно отсталого, который самостоятельно додумался до идеи Бога.
— Скажи, а что будет с плохими людьми? — спросил я его. — Ты когда-нибудь спрашивал об этом?
Толстяк снова посмотрел по сторонам и тихим шепотом произнес:
— Ты что-то украл? Не бойся! Если ты понял, что это плохо — мой Друг тебе обязательно поможет. Я попрошу у него, хочешь? Сегодня, когда мы с мамой домой вернемся?
Я отвернулся. Глаза неожиданно защипало, но я пересилил минутную слабость. Вытащил ком, взглянул на часы — опаздываю.
— Гриша! — раздался испуганный женский голос. — Я же сказала тебе никуда не ходить!
— Это моя мама! — пояснил толстяк. — Нам пора домой. Ты придешь к нам в гости?
— Не знаю… — честно ответил я.
— Приходи. Обязательно. Ну, я пошел, — и, помахав на прощание рукой, он направился к своей маме.
На полпути я его окрикнул:
— Гриша!
— Что? — обернулся он.
— Попроси за меня у своего друга, ладно?
Истину видит сердцем слепец. Послушай его.17
Тот, кто с тобою
смеется внутри.
Ветер души.
Руки Черного Ягуара были измараны в крови избитого им мужчины. Пальцы неприятно липли друг к другу. Он заскочил в уборную ближайшей кафешки, мыла там, как всегда, не было, но и просто ополоснуться не удалось — приложив кредитку к автомату, Черный Ягуар выяснил, что свой водяной минимум до конца недели уже использовал — ну да, забыл совершенно, вчера ведь в ванной в его отсутствие сорвало вентиль, пока он пришел да починил его, много воды утекло… Можно было, конечно, заскочить в Департамент, там вымыться, но и без того нелюбимое место
«В магазине около дома куплю канистру питьевой», — решил Черный Ягуар и трусцой побежал в сторону дома. Но бежать было удивительно тяжело, ноги как будто залило свинцом, и серое небо, казалось, упало на плечи. Черный Ягуар вспомнил муху на стекле, встряхнул головой. Нет, это не про него говорил Сванидзе. А даже если про него — то ошибался старик — это не та тяжесть. Может быть, заболел?
Он постарался вернуться мыслями к Лорду — но источник душевной тоски был не здесь. Сейчас отчего-то казалось, что Лорд далеко, очень далеко, и не было у Черного Ягуара ни малейшего беспокойства по поводу того, что с ним происходит. Однако, настроение все равно было более, чем неважное, даже хуже, чем с утра, и, кажется, он понимал отчего. Похоже, один из тех приступов, которые ему казались настигающим его сумасшествием — раздвоением личности — опять овладевал им. Слишком сложный был сегодня день, утратил над собой Черный Ягуар всяческий контроль. И вот он явился, сволочь такая, не запылился. Непрошенный гость, которого Черный Ягуар давным-давно изгнал, незаметно проник в сознание и начал гундосить мерзким отвратительным голосом:
— Почему-то есть некоторые, которые сделают что плохое, а сами себя потом героями чувствуют. Не догадываешься, о ком я?
— Отстань! — отмахнулся Черный Ягуар и начал перепрыгивать через трещины на асфальте, считая каждую, сложившуюся крестом.
— Думаешь от меня спрятаться? — поинтересовался гость.
— Тебя нет! Я сам по себе. Я сам управляю своим сознанием…
— Уверен? — ехидным голосом спросил гость. — А глянь на свои руки.
— Что руки? Руки как руки. Кровь — отмою. Ногти сорвал вот. Больно.
— Ну да, ну да, — согласился второй. — И неспокойно…
— Тебе-то что?
— И в Департамент не зашел… Даже умыться страшно, разве нет?
Черный Ягуар резко остановился. Помолчал. И ответил тому, второму, что засел в голове. Ответил медленно, выделяя каждый слог. Так, чтобы тот понял и убрался:
— Да. Страшно. Мне страшно. Я не должен был этого делать. Я не должен был прятать девчонку. Теперь я преступник. Но об этом. Никто. Никогда. Не узнает. И ты, сволочь такая, об этом не скажешь. Никому. Никогда.
Второй заливисто расхохотался:
— Ох, напугал. Думаешь, я тебя боюсь? Да если я сейчас тебе прикажу, ты вприпрыжку понесешься и выдашь. И себя. И девчонку. И Ирину Севастьянову. И санитара, да-да, того, что смолчал. Ты эколог. Ты не должен иметь сомнений. А ты их впустил в себя. И ты должен быть наказан. Ну, так как? Вернешься в Департамент? — второй глумился, ему было весело.
Черный Ягуар разозлился. Он несколько раз присел, чтобы отогнать второго в угол сознания. Вернуть свои мысли в порядок. А затем вновь побежал.