Hold Me
Шрифт:
— Итак, — мужчина с темными волосами, слегка взъерошенными, отряхивает ладони от мела, сев на угол своего стола, и смотрит на класс, продолжив. — Мои ярые любители обществознания. Сегодня тема, — тычет пальцем в потолок. — Не менее важная, и зовется она: «Психология социальной коммуникации», то есть общения, — внимательно оглядывает присутствующих, оценивает, решая сразу перейти к сути дела. — Думаю, все хорошо осознают, какую роль играет взаимодействие людей в обществе. Так, что по вашему такое общение? — Начинает расспрашивать класс, чтобы узнать мнение большинства, а я молча пялюсь в свою тетрадь, прислушиваясь к тихому, медленному дыханию парня, который вновь сидит рядом, стуча карандашом по столу. Он не заинтересовано смотрит в окно, вовсе не желая участвовать в обсуждении
Я немного поддаюсь вперед, чтобы прижаться грудью к краю парты, но при этом сама того не осознаю, как попадаю в поле зрения парня, который ерзает на стуле, отворачивая голову. Позади меня свободная парта, так что в следующий раз сяду туда. От О’Брайена тянет легким запахом никотина, интересно, почему он курит? И как часто он это делает? Задумывается ли о последствиях этой вредной привычки?
– … Вы отчасти правы, но что для вас значит общение? Я спрашиваю не материал из википедии, а именно ваше мнение, — учитель встает, сунув одну руку в карман темных брюк, а другой начинает жестикулировать. — Лично для меня общение — это способ стать ближе с человеком, к которому, допустим, имею интерес. Мне хочется узнать о нем, понимаете? Общение приводит к доверию, а это не мало важно…
Алан Рилман продолжает говорить, но, к сожалению, после его слов я углубляюсь в себя, пропадая в собственных рассуждениях. Чувствую, как поверхность нашего мира начинает давить на меня, нарочно заставляет сутулить плечи, уже уставшие глаза прикрываются. Мне не нравится вот так выпадать из реальности на людях, ибо в этот момент я становлюсь уязвимой. Меня подавляют внутренние толчки к какому-то действию, поступку, после которого я, возможно, буду чувствовать себя жалкой, но речь учителя лишь добавляет масла в огонь, давно горящий в груди. Мне жарко. В горле становится сухо только от одной мысли о том, что можно было бы сделать. Краем глаза смотрю на О’Брайена, но кроме безэмоционального выражения ничего на его лице не вижу. Он пальцами поправляет бейсболку на голове, упершись локтями на стол, чтобы сгорбиться, будто под чьим-то давлением. Словно чувствует то же, что и я.
Нервно кручу в руках карандаш. Мои губы уже плотно сжаты от волнения. Подношу пишущий предмет к краю листа своей тетради.
Хоуп. Прекрати.
Рука дрогнула от неприятного чувства, от которого скрутило живот. Это неправильно, Хоуп, черт, хватит делать то, что вызывает внутри такой дискомфорт. Ты выбиваешь саму себя из колеи. Этого нельзя делать, пока ты не в своей комнате, помнишь, к чему это может привести? Опасно. Играешь с огнем.
Но я двигаю карандашом, игнорируя внутреннюю панику, которая растет с каждой секундой, пока вырисовываю заглавную букву «Э».
И в этот же момент мой внутренний мир переворачивается. Рушится. И я сама подтолкнула себя к этому.
Хоуп, оставь это.
Замираю. Застываю в своем времени, понимая, как глупо себя веду в данный момент. Кому-то это покажется пустяком, но мне неприятно даже писать свое имя. Когда все вокруг произносят его с таким отвращением, то и ты на автомате начинаешь воспринимать его таким образом. Господи, Хоуп, чем ты занимаешься?
Над тобой будут смеяться, разве нет?
Кончик карандаша трясется, ведь рука дрожит, мешая принять какое-либо решение. Но его приходится временно отложить, ведь замечаю, как парень подносит карандаш к полям своей тетради. Мои веки широко раскрываются от смятения и растерянности, когда он медленно, словно проверяя мою реакцию, вырисовывает заглавную букву «М», — и сердце пропускает удар. Мощный, сокрушающий мой мозг вместе с сознанием. Чувство тошноты подкатило к горлу, заставляя согнуться пополам, чуть было не коснувшись лбом поверхности парты. Короткие, тихие вздохи срываются с губ. Эта необычная реакция была отмечена мною еще в седьмом классе. Когда мне хотелось поговорить с кем-то о личном, то я бежала к маме, но всегда после беседы начинала чувствовать тошноту и отвращение к самой себе, словно то, что я раскрывалась кому-то, было неправильным, неестественным. И сейчас я чувствую себя ужасно.
Ужасней,
Хоуп, что ты, черт возьми, делаешь?!
С этой мыслью, словно ужаленная пчелой в одно место, я подскакиваю на стуле, собирая все со стола. Парень слишком резко прячет руку, в пальцах которой сжимает карандаш, под стол, будто ожидал именно такой реакции, поэтому отворачивается к окну, не желая случайно пересечься со мной взглядом. Игнорирую вопрос со стороны учителя и взгляды одноклассников, в прямом смысле убегая из кабинета, где всегда гудит ветер из-за открытых окон. Мне просто необходимо остаться одной.
В пустом коридоре не горит свет. Двери кабинетов плотно закрыты, а голоса эхом сопровождают меня до уборной, где звук моих шагов кажется раскатом грома. Вбегаю в небольшое помещение, истерически радуясь, что оно пустое, и подхожу к раковине, бросив все вещи на помытый влажной тряпкой пол. Тяжело дышу через нос, кручу холодные ручки крана, чтобы привести себя в порядок ледяной водой. Умываю горячее лицо, прижимая ладони к коже, чтобы закрыть глаза, не видеть себя, и стою, не шевелясь, пока скачущее сердце не начинает при каждом выдохе отчаянно ныть. Головная боль вновь пронзает, и в этом виновата я. Мне не стоит делать нечто подобное, ибо в первую очередь это лишает меня возможности сохранять спокойствие. И я хорошо понимаю, как стоит поступить, чтобы ничего подобного не случалось вновь. Мне неясен мой интерес к молчаливому соседу, но это явно не то, на что я должна тратить время.
Верно, и о чем ты только думаешь, Хоуп?
Иногда я забываю о том, кем являюсь.
***
Громкие голоса разной тональности — вот, из-за чего сейчас неплохо бы повеситься. И от собственных мыслей у О’Брайена по коже бегут мурашки. С некоторых пор парень вовсе изменил свое мнение, касающееся суицида и смерти в целом. Его отношение к подобным вещам приобрело новый «оттенок», заставляющий переосмыслить многое, направить собственное сознание в новое русло, вот только жизнь с этого не меняется, а только сереет, как небо, которое стягивается бледными облаками. Смотрит в сторону окна, опершись щекой на сжатый кулак, вдруг осознав кое-что не менее забавное.
Этот день должен быть таким.
По заляпанному отпечатками пальцев стеклу стекают капли дождя, гоняемые в разные стороны поднявшимся ветром, который резко ворвался в шумное помещение, сорвав со стола преподавателя белые листы. Мало кто из присутствующих уделяет внимание разыгравшейся за окном буре, которая усиливается на глазах О’Брайена. Со стороны горизонта темнеющего океана доносится грубый вой, природа начинает «кричать», аромат соленой воды приносит наслаждение, поэтому парень глотает его, наполняя легкие. Впервые за это время он вздыхает полной грудью. Вот уже чувствуется аромат дождя, а его шум доносится до ушей, но ему этого мало. О’Брайен бросает взгляд на учителя, который ругается под нос, собирая с пола листы бумаги. Урок пока не начинается, так что время есть, хотя парня это мало волнует. Он поднимается со стула, окинув темным взглядом пустое место рядом с собой, после чего перебрасывает рюкзак через плечо, медленно бредя к выходу, и даже когда звонок оглушает всех присутствующих, он не думает вернуться с сожалением, продолжает шаркать ногами, краем глаза замечает, что Джизи смотрит на него, но не окликает. Так же поступает учитель, который хорошо понимает, что ученик буквально сваливает с урока. Меньше народа — больше кислорода.
— Закройте окно! — дает приказ, бросив все листы на стол в одну кучу.
Коридор пустеет. По стеклам стекают ручьи воды, а где-то вдали начинает греметь, и этот потрясающий звук вызывает вибрацию в животе парня, который не спешит, наслаждаясь растущим стихийным безумием, которого так давно ждет. С того самого дня, когда вся его жизнь к чертям встала с ног на голову. Так что, получишь желаемое, О’Брайен не думает сидеть в пыльном помещении класса, пытаясь бороться с раздражением, которое вызывают у него большинство людей, окружающих его каждый день. Сейчас он хочет побыть один. Нет, это желание, конечно, не пропадает на протяжении уже десяти лет, но сейчас, в данный момент, ему необходимо это, как никогда раньше.