Холера
Шрифт:
Холера вскрикнула, ощутив внезапную боль в пальцах правой руки. Какая-то судорога впилась в сухожилия, мгновенно натянув их до предела, так, что кисть мгновенно превратилась в скрюченную птичью лапу. Холера перехватила ее левой рукой и попыталась убаюкать на груди, но тщетно. Напряженные до хруста пальцы стали сами собой медленно изгибаться, выламываясь в суставах. Сколько секунд осталось до того мига, когда она услышит хруст? Останется ли в ее руке хоть одна целая косточка? И смогут ли чары Флейшкрафта превратить тот кусок фаршированного костным месивом мяса во что-то,
— Демоны! — выкрикнула она, прижимая к себе неестественно выгнутую и трещащую от напряжения руку, — Я разозлила пару демонов в аутовагене и они… А! Сука! У-уууу!
ОНИ ВЫРВАЛИСЬ НА СВОБОДУ И РАЗНЕСЛИ ДО ЧЕРТА ВСЕГО, ВЕРНО? ЗНАЕШЬ, МНЕ НЕТ ДЕЛА ДО БИТЫХ ТЕЛЕГ И ИХ РАЗДАВЛЕННЫХ ХОЗЯЕВ. МНЕ НЕ ВЫСТАВИТ СЧЕТ КАКОЙ-НИБУДЬ КОЛБАСНИК ЗА УНИЧТОЖЕННЫЙ ТОВАР. А ЕСЛИ ВЫСТАВИТ, Я ПРЕВРАЩУ В КОЛБАСУ ЕГО САМОГО. НО ЭТИ ДЕМОНЫ… ЭТИ ДЕМОНЫ СЛУЖИЛИ БАРОНУ КААРЗУ, КОТОРЫЙ, В СВОЮ ОЧЕРЕДЬ, ПРИНЕС ВАССАЛЬНУЮ КЛЯТВУ ГУБЕРНАТОРУ БУЕРУ. ДА, ТОМУ ЧВАНЛИВОМУ ЖИРНОМУ ОТРОДЬЮ, КОТОРОЕ МНИТ СЕБЯ ВЕЛИКИМ СТРАТЕГОМ И ПЕРВЫМ ДИПЛОМАТОМ АДСКОГО ЦАРСТВА. И ДОГАДАЙСЯ, КОМУ ТЕПЕРЬ ПРИДЕТСЯ ОТБИВАТЬСЯ ОТ НАВЕТОВ И КЛЯУЗ?
— Я… Мне… Мне очень жаль, мессир! Я спасала свою жизнь!
ТВОЯ ЖИЗНЬ НЕ СТОИТ ДАЖЕ МОЕГО ПЛЕВКА. У МЕНЯ ТЫСЯЧИ ТАКИХ КАК ТЫ, НО ПРОЧИЕ ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ПРИНОСЯТ КАКУЮ-ТО ПОЛЬЗУ. ТЫ ЖЕ ПРОСТО ПОХОТЛИВЫЙ БЕЗДАРНЫЙ ПАРАЗИТ. ТВОИ ВЫХОДКИ ВСЕ ЧАЩЕ ПРИНОСЯТ МНЕ НЕПРИЯТНОСТИ И ХЛОПОТЫ. ЕСЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я ИЗ ТЕХ, КТО БУДЕТ БЕСКОНЕЧНО ЭТО ТЕРПЕТЬ, ВОЗМОЖНО, ТЕБЕ ПРЕДСТОИТ СГОРЕТЬ В АДСКОМ ПЛАМЕНИ ЕЩЕ ПРИ ЖИЗНИ. ПРОСТО ЧТОБ ПОСЛУЖИТЬ ПРИМЕРОМ ПРОЧИМ.
Холера зарыдала, догадавшись, что сейчас произойдет. И точно, по телу поползло, разливаясь, точно река по весне, тепло. Какую-то секунду оно было даже приятно, но быстро превратилось в жжение. А жжение быстро сделалось болью.
Она горит! Холера с ужасом ощутила тихий треск пламени из-под колета. А выбившиеся из рукавов тонкие струйки дыма подсказали, что треск этот не был игрой воображения. Возможно, игрой демона, но точно не воображения.
— Мессир! Молю, хватит! — Холера судорожно захлопала себя по бокам, как хлопают люди, которым в карман залетел уголек от камина, — Я раскаиваюсь! Раскаиваюсь!
РАСКАЯНЬЕ РАЗДАВЛЕННОГО ЧЕРВЯ. Я УЖЕ ЖАЛЕЮ, ЧТО ПОЗВОЛИЛ ТЕБЕ ПРИНЕСТИ МНЕ КЛЯТВУ. ТВОИ ВЫХОДКИ УЖЕ НЕ ЗАБАВЛЯЮТ МЕНЯ. ВОЗМОЖНО, МНЕ СТОИТ РАЗОРВАТЬ НАШ ДОГОВОР. ЛИШИТЬ ТЕБЯ СВОЕЙ СИЛЫ.
Холера рванула на груди ворот колета, пытаясь расслабить тугую шнуровку. Где-то под выдубленной лосиной кожей горела ее собственная, источая тяжелый сладкий запах паленой плоти. Рыдая от ужаса и боли, Холера рухнула в глубокую лужу на мостовой и стала там по-собачьи кататься, не обращая внимания на смешки и удивленные возгласы прохожих.
— Пожалуйста, мессир! Пощады! Целую ваши ноги!
Она принялась осыпать поцелуями мокрую грязную брусчатку, словно холодный камень в самом деле был сапогами губернатора Марбаса. Несмотря на то, что за ней наблюдали прохожие, она не чувствовала жжения стыда, зато очень хорошо ощущала жжение пламени на собственной коже и это придавало поцелуям
Возможно, ей удалось позабавить его. А может, его внимание в этот миг оказалось поглощено чем-то другим. У губернатора Марбаса тысячи вассалов, готовых на все за крохотную толику его сил и внимания. Таких же никчемных и беспомощных заложников его воли, как сама Холера.
Ведьмино клеймо на ее груди перестало источать жар, кожа стала медленно остывать.
ПОШЛА ПРОЧЬ, НИКЧЕМНАЯ СТЕРВА. И ПОМНИ, ЕСЛИ ТЫ ВЫЗОВЕШЬ МОЙ ГНЕВ ЕЩЕ РАЗ, ТЕБЕ УЖЕ НЕ ПРИДЕТСЯ РАСКАИВАТЬСЯ. Я СДЕЛАЮ ИЗ ТВОЕЙ ПАРШИВОЙ ШКУРЫ ПОЛОВИК ПЕРЕД СВОЕЙ ДВЕРЬЮ.
Холера блаженно вытянулась в луже. У нее даже не было сил подняться на ноги. Но сейчас ей не мешала даже грязная вода, по поверхности которой плыла картофельная шелуха. Она наслаждалась тишиной, той особенной тишиной, которая установилась в мире после того, как демон замолчал. Во имя адского царства, какое блаженство…
Она села, хоть и не без труда, выливая из рукавов дублета воду. Дарованное лужей ощущение блаженства было коротким, на смену ему быстро пришел промозглый липкий холод. Да уж, подумала она, лужи Броккенбурга в сентябре не очень-то похожи на теплые купальни Бад Хомбурга, валяясь в них, ничего не стоит застудить себе придатки…
Холера вздрогнула, услышав смех.
Хвала Аду, этот смех был человеческим, не адским, но оттого не звучал более приятно для уха.
Они смеялись над ней. Пухлый лавочник в расшитом жилете, стоящий в дверях своей лавки и утирающий пальцем слезу. Хорошо одетая дама в мантилье, беззвучно трясущаяся и прикрывающая лицо веером. Служанка, спешившая за покупками с пустой корзиной. Чей-то ребенок в грязных штанишках, тычущий в нее пальцам.
Должно быть, она устроила хорошее представление, когда стала метаться посреди улицы, а потом рухнула и лужу, принявшись плескаться там, словно кит. Должно быть, это уморительное зрелище, визжащая в луже помоев ведьма.
Холера стиснула кулаки, полные хлюпающей ледяной жижи.
Завтра, встретив ее на улице, эти же люди будут вести себя иначе. Пухлый лавочник побелеет как прокисшее молоко, если она вздумает зайти к нему в лавку, и будет пресмыкаться, точно слуга. Не для того, чтоб она что-то купила, для того, чтоб она побыстрее убралась. Хорошо одетая дама спрячется за веером, боясь даже взглянуть в ее сторону. Всем известно, ведьме достаточно цыкнуть зубом, чтоб наложить порчу. Служанка станет лебезить и без конца кланяться, столкнувшись с нею в дверях. Ребенок и вовсе намочит штанишки и станет истошно плакать.
Но сегодня… Сегодня они все смеялись. Смеялись, спеша выместить свое презрение и свой страх. Смеялись истово, наблюдая за тем, как она, мокрая, облепленная картофельными очистками, сидит в луже, делая вид, будто это в порядке вещей. Холера стиснула зубы, припоминая самые страшные проклятья и самых кровожадных демонов, но почти мгновенно обмякла. Злость тоже требовала сил, а сил у нее сейчас было мало, как никогда. Жалкие крупицы на дне сухого колодца ее души, их не хватит даже на то, чтоб разжечь сухую растопку в камине.