Холод пепла
Шрифт:
2 июля
Мы ничего не знаем о том, что происходит за стенами нашего поместья. Слова Кристофа, которые тогда рассмешили меня, теперь вызывают у меня желание плакать. Мы действительно оказались в золотой клетке.
Главная медсестра отругала девушку, работающую в кухне, за то, что та разговаривала с пансионеркой. Это была самая банальная болтовня о беременности. Чего же они так боятся?
6 июля
Сегодня жарко и душно. В полдень солнце, казалось, прожарило парк. На улицу мы смогли выйти только около шести часов вечера.
Я о многом хочу написать, но у меня очень мало бумаги. Я спрашиваю себя, имеет ли смысл продолжать вести дневник?
13 июля
Сегодня утром я вновь столкнулась с Кристофом, моим единственным источником информации. Он сообщил мне, что Советский Союз вступил в войну с Германией. Смеясь, он добавил: «Для вас будет лучше, если немцы не так скоро проиграют войну». Я с трудом выдавила из себя улыбку. Слово за слово, я попыталась расспросить его об участи евреев, оставшихся в столице. Но он ничего толком не знает. Кристоф только сказал, что были арестованы тысячи евреев. Это, несомненно, связано с антикоммунистической кампанией. Я не стала больше расспрашивать его из страха, что у него могут возникнуть подозрения. Я просто в отчаянии, что от папы нет никаких вестей. К тому же у меня закончилась бумага. Придется использовать форзацы моих книг.
[…]
3 августа
Наконец-то я смогла достать листочки. Это бумага для писем, которой Катрин не пользуется. Мне кажется, что время тянется нестерпимо долго. Никогда ничего не происходит, но атмосфера — гнетущая. К тому же я очень беспокоюсь о папе.
7 августа
Я счастливее королевы. Сегодня нас навестила мадам Г. Пансионеркам и персоналу было велено оказать ей радушный прием. Но Кирхберг пришла в дикую ярость. Вероятно, она думает, что кто-то посягает на ее власть. Мадам Г. улучила минуту, чтобы поговорить со мной наедине. Она сообщила мне новости о папе. Все хорошо. Он по-прежнему в Париже, в добром здравии. Она сказала мне, что я не должна волноваться. Я спросила, почему он не попытался передать мне с ней письмо. Она ответила, что переписываться сейчас опасно. Verba volant, scripta manent, как повторял мой учитель латыни. Сегодня я буду спать спокойно. Я представлю себе, что папа спит в соседней комнате.
11 августа
Великая новость! Два дня назад у меня появилась соседка по комнате. Я очень рада, поскольку одиночество начинало меня тяготить, особенно по вечерам, перед отбоем. Мою соседку зовут Жанна. Она из Страсбурга, и ей столько же лет, сколько и мне. Мы даже выяснили, что у нас разница всего лишь в один месяц. У Жанны кукольное личико, белая кожа и алые губки. Волосы она заплетает в косы и укладывает их колечком. Настоящая куколка! Но в ее случае внешность обманчива. Судя по тому, что мне удалось узнать, она была любовницей холостого мужчины, сотрудника Полиции безопасности, который делал вид, будто собирается на ней жениться. Семья Жанны не питает к немцам никаких симпатий. Когда родные Жанны узнали, что она беременна, то отвернулись от нее. Ей пришлось выкручиваться самой.
Но как я могу быть уверена в том, что Жанна рассказала мне правду? Я тоже рассказала ей часть своей истории, той, которую мадам Г. заставила меня выучить наизусть.
Жанна на третьем месяце беременности: из всех нас у нее самый маленький срок. Я никогда не встречала девушку, которая так свободно говорила бы о себе и о своих отношениях с мужчинами в столь откровенных выражениях. Кажется, ее ничто не может шокировать. Нужно сказать, я не всегда слежу за ходом ее мыслей. Но я рада, что моя соседка не ханжа. Жанна кажется простой и милой девушкой. Тем не менее я знаю, что должна усилить бдительность, ведь теперь я не одна. Вести дневник становится все труднее.
13 августа
Сегодня я много смеялась. Николь, моя любимая медсестра, тайком пела мне песенку: «Лучший способ маршировки — это наш». Но в тот момент, когда надо было отставлять ногу в сторону и петь «левой, левой», она тихо повторяла «бош, бош». Мне нравится Николь. Кажется, она совершенно игнорирует опасность, которой себя подвергает.
15 августа
Большие хлопоты. Медсестра Кирхберг собрала нас в гостиной и долго читала нам нотации. Причем она потребовала, чтобы мы слушали ее стоя, кроме тех женщин, которые должны вот-вот родить. К нам собирается приехать некий Эберт (?). Похоже, это один из высокопоставленных чиновников, отвечающих за родильные дома. Кирхберг подробно объяснила нам…
[…]
3 сентября
Разговаривать с Кристофом становится все труднее. Думаю, медсестра Кирхберг разгадала нашу нехитрую игру. Я видела, как они беседовали в глубине парка, причем она явно его не хвалила. Тем не менее мне удалось усыпить ее бдительность. Кристоф — человек, если можно так сказать, неграмотный и не читает газет. Он рассказал мне только об участившихся казнях заложников, но о евреях ничего конкретного сказать не смог. Отсутствие новостей тоже новость, разве не так? Может, папа зря паниковал?
6 сентября
Днем нам совершенно нечем заняться. Я даже не могу читать. Нам выдают только неинтересные книги. Переходить от Бальзака, Гёте и Рембо к «Пособию по домашнему хозяйству» — это ужасно… Нам велят вязать распашонки для младенцев, но занятие это навевает на меня скуку. Как я жалею о своей прежней жизни!
15 сентября
Сплю я теперь беспокойно. Мне снятся кошмары. Порой я внезапно просыпаюсь. Моя ночная рубашка мокрая от пота. Николь просидела часть ночи у моей кровати, поскольку у меня поднялась температура. К счастью, Жанна спит крепко. Похоже, мои ночные страхи ее не беспокоят.
17 сентября
Прошлой ночью случилось нечто ужасное. У меня вновь поднялась температура. Я даже металась в бреду. Николь сидела рядом со мной. К счастью, Жанна ничего не слышала.
Весь день я не выходила из комнаты. Николь принесла мне бульон. Когда мы остались одни, она долго расспрашивала меня, поскольку во сне я говорила. Об отце, о евреях, о своей тайне… Сначала я все отрицала, ведь папа предупреждал меня, чтобы я никому не доверяла. Но Николь умеет вызвать на откровенность. К тому же я прониклась к ней симпатией. Она уверяла меня, что я не должна ее бояться. Я уже давно заметила, что она не питает к немцам нежных чувств. В конце концов я все ей рассказала, и очень подробно. Я даже упомянула о докторе Коше. «Ты больше никому не должна рассказывать эту историю», — велела мне Николь. Она даже заставила меня поклясться жизнью моего ребенка. И добавила, что мы сошли с ума, раз пошли на такой риск, бросившись прямо в пасть волка, но теперь у нас нет выбора. «Я поговорю с доктором Анри. Он выпишет тебе какое-нибудь успокоительное средство. Здесь мы с ним единственные, кому ты можешь доверять. Обещаю, мы будем заботиться о тебе и сделаем все возможное, чтобы после родов ты покинула родильный дом вместе с ребенком».
20 сентября
Вчера утром меня осматривал доктор Анри. Николь беседовала с ним. Когда мы остались одни, мы разговорились. Хотя новости, доходившие до нас, были неутешительными, его слова подняли мне настроение. Сейчас я так нуждалась в этом еще и потому, что Николь все время меня пугает. Она постоянно требует, чтобы я не теряла бдительности.
Если бы она знала о моем дневнике, думаю, она сожгла бы его в ту же секунду.
5 октября
<