Холод
Шрифт:
Ближе к центру улицы стали выглядеть поприличнее. Некоторые места Филя совершенно не мог узнать. Там, где раньше лепились убогие кварталы деревяшек – с частными дворами, с тротуарами из прогнивших досок, с ветхими туалетами напротив каждого дома, – теперь безликими крепостными стенами тянулись лабиринты пятиэтажек. Ориентироваться в новом ландшафте Филиппову было непросто. К тому же за окном то и дело мелькали невиданные им прежде архитектурные сооружения, имитировавшие в стекле и бетоне традиционную для северного народа юрту. Здесь, насколько он помнил, эти
Все вокруг было не просто покрыто снегом, а укутано в него с такой тщательностью и такой неотступной заботой, с какой не всякая мать пеленает своего младенца. Снежная толща, поглотившая город, достигала археологических порядков и величин. Погребенный под слоем пепла древний Геркуланум и многострадальные Помпеи – вот что могло сравниться с городом, на который Филиппов смотрел сейчас из окна автомобиля. Это был даже не снег, а какая-то особая, мохнатая его разновидность. Мохнатым и серым было абсолютно всё – дома, столбы, фонари, дорожные знаки. В причудливых сталагмитах у проезжей части только местный человек мог опознать деревья. Провода исполинскими коралловыми нитями тяжело провисали над головой. Колючие, взъерошенные решетки вдоль тротуаров были отлиты из жидкого воздуха, а не из чугуна.
Вся эта колоссальная изморозь, по интенсивности с которой можно сопоставить лишь тропическую растительность, являла собой альтернативную, небиологическую форму жизни. Кристаллы затвердевшего холода миллиардными колониями облепляли в городе любую поверхность, едва столбик термометра опускался ниже сорока. Эти колонии вели самостоятельную и как будто осмысленную жизнь. В их бурном росте и размножении читалась не просто стихийная экспансия, не один примитивный захват жизненного пространства – нет, они явно придерживались четкого плана. Холод здесь мыслил, и этот океан мыслящего холода со всей очевидностью чего-то хотел, чего-то ждал, к чему-то готовился.
Ехать в маленькой теплой машине посреди ледяного буйства, способного в считаные минуты приобщить живое существо к вечности, было одновременно жутко и весело. Филя покосился на Риту, которая до сих пор не произнесла ни звука. Минуту-другую незаметно подглядывая за ней, он пришел к выводу, что холод беспокоил ее только в бытовом смысле. Никаких следов трансцендентного в ее хмуром взгляде он не обнаружил.
– Ты зачем рвалась-то ко мне? – наконец решил он прервать молчание. – Чего хотела?
Рита вынырнула из каких-то явно не очень приятных размышлений и покосилась в его сторону.
– Увезите меня в Москву, – после секундной паузы сказала она.
– В Москву? – повторил за ней Филя. – А я сейчас не в Москву. Я в Париж.
– Ну, тогда увезите меня в Париж.
– С чего бы это? – Он хмыкнул и отпустил ручку у себя над головой.
В центре города машину почти не трясло.
– Я ваша дочь. – Рита сдвинула брови. – Вы должны заботиться обо мне.
Филя помотал головой:
– Если дочь, тогда точно не повезу.
– Почему?
– А на фига мне там дочь? Если бы ты была просто девушка, я бы, наверное, мог тебя взять. Потому что с девушкой интересно. С ней можно заниматься любовью. А с дочерью не прокатит… Нет, я еще не настолько.
– Ну, тогда я не дочь. Вы меня просто увезите отсюда. А то я убью тут кого-нибудь.
Филиппов ничего не ответил. Экзальтация молодости давно уже была скучна ему. Порывистые заявления в таком роде говорили о примитивной реакции человека, который впервые осознал, что жизнь разворачивается к нему своей уродливой толстой задницей. Новизна подобных открытий волнует лишь тех, кто не привык еще к этим обвисшим очертаниям и кого они оскорбляют, потому что по глупости ожидалось иное. Филиппова же наивность ничуть не трогала. Он искренне находил ее признаком неразвитой личности.
– Расскажи про себя, – сказал он.
– Что вам рассказать?
– Всё. Ты ведь моя дочь.
Рита слегка прищурилась, помолчала и посмотрела на него.
– А вы разве поверили, что я ваша дочь?
Филя пожал плечами:
– Да мне все равно, если честно… Не хочешь про себя – расскажи про Данилова. Про него даже интереснее.
Не отрывая взгляд от дороги, Рита ввела Филиппова в курс относительно того положения, которое Данилов занимал в городе и которое позволило ему вывезти из аварийной зоны, а также разместить у себя в загородном доме целую группу своих друзей.
– А я-то каким боком ему друг?
– Никаким. Просто вы валялись без сознания в подъезде у художника, когда мы за ним заехали.
– И кто решил меня подобрать?
– А вам это важно? Я думала – вам вообще наплевать на все.
– Ну, в принципе, да. Хотя… Телефончик свой дай на минуту. Сигнал в городе есть?
– Сейчас есть, – сказала она, передавая трубку.
Поставив свою сим-карту в телефон Риты, Филя проверил входящие сообщения и нашел информацию о крупном переводе на свой банковский счет.
– Что? – спросила Рита, увидев улыбку на его лице. – Хорошие новости?
– Французы выплатили аванс. Теперь точно в Париж. Но главное – поскорей отсюда. Нам еще далеко?
– Нет, мы на месте, – ответила Рита, останавливая машину рядом с выплывшей из тумана крупнопанельной пятиэтажкой.
– Хорошо. Ты меня тут подожди, – сказал Филя, открывая дверцу. – Я буквально десять минут. А потом сразу в аэропорт.
Захлопнув дверь, он быстро направился к подъезду, но потом сбавил шаг, остановился и вдруг заспешил обратно.
– Скажи, а в подъезде со мной собака была? – спросил он, снова заглядывая в машину. – Большая такая. На овчарку похожа.
Рита покачала головой:
– Нет, собаки не было.
– Понятно… Ладно, я скоро приду.
Вернулся он буквально через минуту. Мрачный уселся на свое место и буркнул:
– В больницу давай… В областную.
– Вы кого ищете-то? – спросила наконец Рита.
– Я говорю – в больницу давай! – заорал он. – Вопросы тут еще задавать будет.