Холодная комната
Шрифт:
– Перевернитесь, Юлия Александровна.
– А? Чего?
– Пожалуйста, лягте на спину! Поднимите футболку. Ещё, ещё, до груди.
Как следует смазав гелем живот блатной пациентки, врачиха стала водить ультразвуковым датчиком по нему. Теперь Кременцова видела на экране все свои органы и кишки. Зрелище весьма её покоробило, но узистка как будто была довольна, поскольку шёпот, срывавшийся с её губ, стал бодрым. Прежде он был не то чтобы озабоченным – нет, скорее, задумчивым, очень тихим. Почти неслышным. И тут вдруг Юля всё поняла. Ну конечно, шёпот! Он-то и усыплял её, этот шелест труднопроизносимых
– У меня что, с почками проблемы? – решилась на вопрос Юля.
– С почками? Нет, я бы не сказала. Значительных изменений не наблюдается. А с чего вы взяли? Жалобы есть?
– Да нет. Я даже не знаю, с чего я это взяла. Просто так спросила.
Невнятный шёпот возобновился. Чуть погодя прервался вопросом:
– Скажите, вам клизму ставили?
– Целых две!
– Да? Странно. Вот здесь не очень просматривается… Ну, ладно. Там, по всей вероятности, и смотреть-то не на что! Одевайтесь, Юлия Александровна.
Облачившись в халат, Юля ожидала некоторое время, пока узистка заносила в историю результаты исследования. Получив историю, вышла.
– Ну, как? – поинтересовалась Анька, встав ей навстречу.
– Да, так себе. Клизма – круче.
Анька хихикнула. Пошли к лифту.
– Она тебе что-нибудь сказала?
– Нет, вообще ничего. Шептала, шептала! Я прямо чуть не уснула от её шёпота! Голова заболела даже.
– Я знаю, эта узистка всё время шепчет, когда работает! У неё кликуха – Шепчиха. Ну, из-за Шёпота!
Кременцова сердито дёрнула бровью. И вдруг – застыла. Как в пол вросла. На её лице возникло смятение. Анька также остановилась.
– Юлька, ты что? Нога заболела, что ли?
– Как, ты сказала, её прозвали?
– Кого?
– Узистку!
– Шепчиха…
– Шепчиха?
– Да. Юлька, что с тобой? Ты – вся белая!
– Ах ты, господи, боже мой! Конечно, Шепчиха! Ну как я раньше не догадалась! Что я за идиотка пустоголовая? Что за дура?
И, звезданув себя обоими кулаками по голове, защищённой, к счастью, густой и спутанной гривой жёстких волос, Юля во весь дух устремилась к лифту. Решив, что с таким лицом умные поступки не делают и что мчаться куда-то с такой ногой можно только при окончательном отключении мозга, Анька самоотверженно побежала следом. Но где ей было угнаться за ненормальной! Она рассчитывала схватить её возле лифта, но Кременцова лифт вызывать не стала, а ринулась сломя голову вверх по лестнице – с таким грохотом, будто на её тонких ножках были не шлёпанцы, а армейские сапожищи. Несчастной Аньке такое дело было не по плечу – точнее, не по ноге. Ей пришлось ждать лифта.
Доковыляв до палаты, она, к своему огромному удивлению и восторгу, застала Юлию Александровну не висящей в петле и не вылетающей из окна, а бегающей из угла в угол с раскрытой книжкой в руках. Глаза ненормальной дико горели, длинные пальцы правой руки с длинными ногтями стремительно перелистывали страницы, сминая их. Анька еле-еле успела запрыгнуть на свою койку, чтобы не быть сбитой с ног и тут же раздавленной.
– Ты взбесилась, что ли? – выкрикнула она, тяжело дыша, – что это за книжка?
– Молчи, молчи!
Отыскав нужную страницу, Юля загнула её, чтоб не потерять, и стала искать другую. Найдя, приблизилась к Аньке. Подняла палец.
– Послушай! Вот!
И прочла:
– «Вий – есть колоссальное создание простонародного воображения. Этим именем называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли. Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел ни в чём изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал.»
– Ты что, мне Гоголя собралась читать? – заорала Анька, – в жопу засунь себе эту книжку и отойди от моей кровати!
– Нет, погоди! Вот еще послушай! Один абзац!
С этими словами Юля раскрыла загнутую страницу и прочитала:
– «… и взявши кочергу, вышла отворить дверь. Не успела она немного отворить, как собака кинулась промеж ног её, и – прямо к детской люльке! Шепчиха видит, что это уже не собака, а панночка, да притом пускай бы уже панночка в таком виде, как она её знала – это бы ещё ничего, но вот вещие обстоятельства: она была вся синяя, а глаза горели, как уголь! Она схватила дитя, прокусила ему горло и начала пить из него кровь. Шепчиха только закричала : «Ох, лишечко!», да из хаты! Только видит, что в сенях двери заперты. Она – на чердак, и дрожит, глупая баба! А потом видит, что панночка к ней идёт и на чердак. Кинулась на неё и начала глупую бабу кусать! Уже Шептун поутру вытащил свою жинку, всю искусанную и посиневшую. А на другой день и умерла глупая баба!»
– Да ты свихнулась! – вскричала Анька, когда взволнованная до дрожи Юля закрыла книжку, – просто свихнулась! Начисто!
Кременцова с нервной усмешкой бросила Гоголя на свою кровать.
– По сути ответить нечего?
– Кременцова, ты идиотка конченая!
– Я спрашиваю, по сути ответить нечего?
– А где суть? Один шизик выдумал невесть что, а у другой дуры – из-за того, что красивый мальчик ей клизму сделал, мозги из задницы потекли! Вот тебе и суть!
Кременцова, гневно сверкнув глазами и тряхнув гривой, вновь начала измерять шагами длину прохода между кроватями.
– Ты реально считаешь, что эта рыжая тётка с иконы – Гоголевская панночка? – не сводя с неё взгляда, спросила Анька.
– Мужик принёс икону домой, – отрывисто, сухо заговорила Юля, – его жена сказала про неё гадость. Он закричал: «Язык тебе надо вырвать!» Ночью жена – учительница русского языка и литературы, читала Гоголя. Том заложен на «Вие» её окурком – Артемьев курит сигареты без фильтра. Утром он ушёл на работу. Когда вернулся, его жена лежала с оторванным языком. Икона была пустая.
Анька задумалась.
– Так жена, по-твоему, догадалась, кто на иконе?
– Одна старуха, которая жила сверху, слышала, как они ночью скандалили, и хотела дать нам об этом какую-то информацию, – продолжала Юля, – шеф попросил её подождать. Она ждала дома. Когда он стал ей звонить, она не открыла. Другая бабка сказала, что у неё есть ключ от этой квартиры. Я пошла за ключом. Когда шла назад босиком, рыжая швырнула мне под ноги гребешок. Но я доползла и отдала ключ. Открыв дверь, мой шеф обнаружил, что старуха задушена.