Холодная кожа (В пьянящей тишине)
Шрифт:
– Толкните дверь, она не заперта! – прокричал он.
Через секунду после того, как мы закрыли дверь и заперли засовы, чудища уже стучали по железу с бешеной яростью. Кафф бросился к ящику с патронами, но я встал на его пути.
– А теперь чего вам надо? – рассердился он. – Они штурмуют маяк, и мне нужны патроны!
– Посмотрите мне в глаза.
– Это еще зачем?
– Посмотрите мне в глаза.
– Чего вам надо?
– Чтобы вы посмотрели мне в глаза.
Он подчинился. Я взялся за ствол его ружья
– Вы хотите убить меня? Действуйте. Мне отвратительна мысль, что смерть застигнет меня во сне. Если вы намерены убить меня, сделайте это сейчас. Это будет убийством, но, по крайней мере, избавит вас от дополнительной ответственности за предательство.
Он вдохнул воздух и выдохнул его с яростью человека, который не может найти нужных слов, чтобы ответить на невнятное оскорбление.
Резким движением он выхватил у меня из рук винтовку и прижал ее дуло к моему виску. Оно было очень холодным.
– Вы из тех, кто хочет жить вечно. Ваши добрые родители не читали вам слов Иисуса Христа? Они вам не объяснили, что нам на роду написано умирать много раз? – Он отвел ружье и опустил глаза: – Мы все когда–нибудь умрем. Сегодня или завтра, когда судьба укажет. Сейчас у нас по винтовке на каждого. Если вам так хочется, можете застрелиться сами.
Я никак этого не ожидал: на его каменном лице мелькнуло подобие улыбки. Несмотря на наше отчаянное положение, Батис замолчал и позволил себе выдержать паузу. На фоне рычания, которое раздавалось за стеной, он оценивал меня в соответствии с какими–то непонятными мне критериями и наконец заключил:
– Вы хотели спрятаться на маяке – и добились этого. Хотите, чтобы я поздравил вас? Вы не понимаете ничего. Вы из тех, кто чувствует себя свободнее, когда приближается к решетке своей тюрьмы. – Он сделал нетерпеливый жест. – А сейчас давайте патроны. Лягушаны уже на подходе.
Я отодвинулся и пропустил его к ящику. Несмотря на то что Батис нес свое ружье, ремингтон и ящик с патронами, он взлетел по лестнице одним махом. Я увидел на полу пустые мешки, которые могли послужить мне матрасом. Чудища выли. Кафф стрелял где–то наверху. Моей единственной мыслью было только одно: а сейчас спать, спать.
Спать.
Спать.
Спать.
6
Когда я проснулся, в мире царила безмятежная тишина. Этой ночью жизненные силы вернулись ко мне подобно душе Лазаря, которой было приказано возвратиться на свое место. Там, снаружи, волны мягко плескались о прибрежные камни, и шум моря служил мне целительным бальзамом. Я лежал на полу и рассматривал внутреннее пространство маяка, которое казалось мне сейчас одновременно строгим и уютным. Около винтовой лестницы, на уровне каждого ее витка, в стене были сделаны узкие бойницы, сквозь которые сейчас проникали солнечные лучи. Б самом ближнем от меня я заметил медленно кружившуюся невесомую пылинку. Ее движения казались исполненными печальной
Во рту пересохло. Я приподнялся и взял какую–то бутыль. В ней оказался винный уксус, но мне было все равно. Будь эта жидкость даже кипящей смолой, я бы ее все равно выпил. Движение причинило боль: тысячи иголок впились в мое тело, словно кровь многие годы не бежала по жилам. Все еще сидя на полу, я заметил значительные перемены в обстановке помещения. Оно и раньше служило складом, но сейчас здесь повсюду громоздились ящики, мешки и сундуки. Я присмотрелся. Это был мой багаж. Батис вошел на маяк.
– Как вам удалось перенести весь этот груз за одно утро? – спросил я голосом человека, который отходит от наркоза.
– Вы проспали больше двух суток, – ответил он, снимая с плеч мешок с мукой.
Я в полном отупении посмотрел на свои руки:
– Я хочу есть.
– Так я и думал.
Он не прибавил больше ни одного слова. Я поднялся за ним по лестнице. На ходу, не поворачивая головы в мою сторону, Батис сказал:
– И вы их не слышали? Никакого шума? Вчера ночью мне показалось, что дело – дрянь. В последнее время они озверели как никогда. – И он добавил, понизив голос: – Мерзкие твари…
Кафф поднял крышку люка, и мы вошли в верхнее помещение.
– Садитесь. – Он указал место за столом и стул. Мне оставалось только повиноваться. Батис вышел на балкон и стал набивать свою трубку, осматривая окрестности. Я оперся локтями о стол и потер лицо ладонями. Передо мной поставили тарелку. Я увидел тонкие пальцы с перепонками между ними. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вскочил со стула. Крик ужаса застрял у меня в горле. Было слышно, как стучит сердце. Я понял, что снова на острове.
– Не надо кричать, – сказал Батис. – Это просто гороховый суп.
Кафф причмокнул губами, как крестьянин, который велит лошади двигаться с места. Животина исчезла в проеме люка, точно испарилась. Мы не сказали друг другу ни одного слова, пока я не закончил есть.
– Спасибо за суп.
– Он из вашего гороха.
– Тогда спасибо за то, что вы меня им угостили.
– Вам его подала она.
Ее не удерживали ни цепи, ни веревки. Я спросил:
– И ей не приходит в голову убежать с маяка?
– Разве собака убегает с хутора?
Он замолчал. Мне не удалось избежать некоторой доли ехидства:
– И какими же еще качествами она обладает? Умеет лишь носить ведра и тарелки? Может, вы ее и латыни обучаете?
Его взгляд стал жестким. Батис не хотел ссориться, но был готов дать мне отпор.
– Нет, – ответил он. – Ни латыни, ни греческому. Я показал ей вот это. – Он приподнял приклад Ремингтона. – А это стоит всех уроков латыни и греческого вместе взятых.
– Да, вы правы, – сказал я, потирая виски. Ужасная мигрень не позволяла мне продолжать разговор.